Разумеется, содержательная интерпретация сновидений у Достоевского и Фрейда не тождественна, ибо, несмотря на то значение, которое они оба придают снам, они по-разному оценивают их смысловую нагрузку.

Достоевский рассматривает сновидение по большей части с точки зрения указания на какие-то события, которые могут произойти в ближайшем будущем в жизни человека. «Я придаю снам большое значение. Мои сны всегда бывают вещими. Когда я вижу во сне покойного брата Мишу, а особенно когда мне снится отец, я знаю, что мне грозит беда» (Достоевская, 1987, с. 93).

В противоположность такому широко распространенному толкованию сновидений, олицетворяющему собой хорошее или дурное предзнаменование грядущего, Фрейд исходит из того, что значительную роль в сновидениях играют различные впечатления человека, ранее почерпнутые им из детства и свидетельствующие о его переживаниях сексуального характера. Согласно его взглядам, бессознательное, которое всегда присутствует в сновидениях, «пользуется, особенно для изображения сексуальных комплексов, определенной символикой, которая частью индивидуально различна, частью же вполне типична и которая, по-видимому, совпадает с той символикой, которой пользуются наши мифы и сказки» (Фрейд, 1989, с. 367)

Однако различия в содержательной интерпретации сновидений у Достоевского и Фрейда обнаруживаются главным образом в нюансах понимания символики. Так, если у Фрейда оно носит явно сексуальный характер, поскольку за каждым символическим изображением зрительного ряда сновидения он усматривает эротический подтекст, то Достоевский не связывает свое понимание снов с сексуальностью как таковой. Это не означает, что любой психоаналитик не сможет обнаружить в описанных русским писателем сновидениях некие скрытые указания на неудовлетворенные эротические влечения героев его романов. Именно под таким углом зрения психоаналитики, как правило, и рассматривают литературное наследие Достоевского, о чем уже упоминалось выше при рассмотрении сна Раскольникова участниками одного из заседаний Венского психоаналитического общества. Но это вытекает уже из того специфического видения художественных произведений, которое свойственно психоаналитическому способу их рассмотрения.

Такое различие в интерпретации сновидений связано с разным пониманием Достоевским и Фрейдом символики снов. Что касается внутренней логики образования сновидений, то здесь их точки зрения, пожалуй, совпадают, причем не столько в деталях, связанных с осмыслением структуры снов, сколько в главном – в понимании той роли, которую бессознательное играет в сновидениях.

Как бы там ни было, и Достоевский, и Фрейд считают, что в основе любого сновидения лежит какое-то желание человека. Об этом пишет русский писатель в рассказе «Сон смешного человека». «Сны, – подчеркивает он, – как известно, чрезвычайно странная вещь: одно представляется с ужасающей ясностью, с ювелирски-мелочною отделкой подробностей, а через другое перескакиваешь, как бы не замечая вовсе, например, через пространство и время. Сны, кажется, стремит не рассудок, а ж е л а н и е (разрядка моя. – В. Л.), не голова, а сердце, а между тем какие хитрейшие вещи проделывал иногда мой рассудок во сне! Между тем с ним происходят во сне вещи совсем непостижимые» (Достоевский, Полн. собр. соч., т. 25, с. 108).

Эту же мысль, по сути дела, повторяет и основатель психоанализа с той лишь разницей, что он несколько конкретизирует характер желаний человека, которому снится сон. «Сновидение, – замечает Фрейд, – представляет собою (скрытое) осуществление (подавленного, вытесненного) желания» (Фрейд, 1913, с. 130).