Дерек махнул отцу рукой и поспешил в общагу. Уже не терпелось вшить чип в толстовку. Включил и настроил его он еще вчера перед сном. Пришлось немного повозиться и перепроверять, но все прекрасно заработало. Поэтому улыбка не сходила с лица. Наверное, птенчик уже соскучилась по своей толстовке. Ведь до этого она всю неделю ходила в ней. Хм… А интересно, в чем она придет сегодня? Или, может, у нее такая не одна? А если так, придется снова как-нибудь изъебнуться и перешить чип во что-то другое.

Наоки намазывала тело молочком, когда услышала возню возле двери. Принесли паршивую утреннюю студенческую газету. Сегодня опоздали минут на десять. Странно. Как только послышались удаляющиеся шаги, девушка подошла к двери прямо в халате и выглянула. Парень, что принес газету, не услышал ее. Сэридзава взглянула на ящик и обалдела. Оттуда торчала целая стопка макулатуры. Он быстро вышла и с трудом вытащила все. Одна фотография, словно осенний лист, плавно покачиваясь, упала на пол. Наоки пригляделась и опешила. Как ошпаренная, подобрала ее. Нахмурилась, выпучив глаза. Лицо побагровело.

На ней был диван, развалившийся на нем Дерек, а на Дереке в позе эмбриона, накрытая рубашкой, спала Наоки.

— …Мосикавэ най, — прохрипела японка. *

Быстро бросила все в комнату и рванула за почтальоном.

— Ямэро! Черт! Остановись! *

Почтальон, опешив развернулся. К нему бежала Наоки в одном махровом халате.

— Ч-что? – перепугано спросил парень, прижав сумку к груди.

— Отдай мне ее! – угрожающе глядя на парня, японка протянула руку.

Тот сглотнул.

— Я не могу, — тихо сказал он.

По виску покатилась капля пота. Сэридзава сократила дистанцию, не моргая глядя на почтальона.

— Жить надоело? – понизив голос, прохрипела Наоки.

Тот лихорадочно помотал головой, глядя сверху вниз.

— Ме-ме-ня же уволят, — сказал он.

Сэридзава страшно прищурилась. Парень не выдержал. Протянул ей сумку и побежал прочь. Японка, широко шагая, пошла в свою комнату. Заперла дверь. Села прямо на пол и начала шарить в своей посылке.

Куча фоток с самых разных ракурсов и подписи.

«Любовь зла, полюбишь и самурайку», «Красавец и страшила», «Плоды дурного вкуса», «Отпетый гурман», «Ну очень на любителя», «М - Милосердие», «Пить вредно не только для здоровья», «Деградация высшего общества», «Туши свет. Приехали», «Не на что смотреть», «И так сойдет», «Хуже уже не будет»…

Наоки побагровела и с яростью начала рвать все.

— Урусай. Урусай. Урусай!*

Почему-то на душе стало совсем гадко. Страх сменился каким-то другим менее терпимым чувством, против которого Наоки не имела приема, чтоб преодолеть.

Обида…

Жгучая, жалящая, словно шершень, мерзкая, как плесень, она прорастала все глубже и глубже. С каждой новой надписью и фотографией. Заползала и отравляла все внутри.

— Урусай. Урусай. Урусай, — продолжала рычать Наоки.

Но неожиданно застыла, всматриваясь в фото. Ее глаза расширились.

На нем в приближенном варианте виднелась спина Наоки. Ее затылок. Тело Дерека в профиль. И…

Парень, прикрыв глаза и примкнув носом к макушке девушки, занюхивал ее.

По затылку японки пробежали приятные мурашки. Но она недовольно нахмурилась. Отложила его и продолжила рвать остальные.

Дерек, придя к своей комнате, удивленно вскинул брови. Увидел переполненный почтовый ящик.

— Что за хуйня? – бросил сумку на пол и достал все.

По лицу расползлась довольная лыба. Глаза заблестели.

— А мы шикарно смотримся вместе, Птенчик, — самодовольно ухмыльнулся он.

Но взгляд зацепился за надписи. Прочитав штук десять, он вскинул брови.

— Красавец и страшила? – выдохнул он иронично, — Кажется, пора кому-то очко порвать.