Мне некого винить в случившемся, кроме себя. В поисках утраченного, я потеряла самых дорогих для меня людей. Исправить все уже не возможно. Самое страшное, что может случиться, – это мой смертельный прыжок в погоне за правдой. Смерть… которую, к счастью, я уже не боюсь.

Я снимаю солнцезащитные очки, вытираю лицо влажной салфеткой и бросаю ее в ноги на резиновый коврик, нахмурившись, обращаю внимание на грязные ботинки с налипшей землей.

– Эрнесто, покажешь мне, где здесь есть мойка машин. – Обтираю ботинки друг об друга.

– Я сам об этом позабочусь, так всегда после дождя. Чуть ли не кроваво-красный оттенок. – Он указывает на мою обувь и застывшие куски грязи. – Такая почва в нескольких городах. Она не плодородная, поэтому многие выращивают овощи вблизи леса.

– И каким образом вы здесь живете? – заинтересованно спрашивает Кэрри, усевшись между сидениями и облокотившись на разделяющую консоль, на удивление, ее тон уже не агрессивный.

– Точно так же, как и все остальные. У нас есть все для жизни, просто запросы маленькие, – он усмехается, когда я кривлю губы. – Тебе просто надо окунуться в наш быт. Человеку, на самом деле, много не надо. Мексиканцы веселый народ, они покажут, как жить по-настоящему. Все, что есть у нас, дано нам землей и уходит в нее же.

– Может, у них нет другого выбора, – доносится голос Кэрри с заднего сидения. – Людей образно заперли в этом городке, и они обязаны работать, лишь бы прокормить детей.

– А разве не по такому принципу живут все на этой планете? Ты из обеспеченных или тратила деньги дружка и прожигала жизнь? – Эрнесто не знает, что наступает на больную мозоль, подруга отталкивается от сидений и усаживается, обхватив себя руками.

– Эрнесто, не стоит. – Я прикасаюсь к его локтю, намекая остановиться на этом.

Мужчина тут же оценивает обстановку, на его лице появляется виноватое выражение.

– Я не хотел, Кэролайн. Мы все, наверное, по сути, прожигаем свою жизнь. Не важно. Давай попробуем объявить перемирие, тем более что мы уже приехали. – Он петляет между узких и широких улочек с толпами мелких детей, хаотично бегающими по улице. И, наконец, останавливается около двухэтажного здания.

Первое, что приводит меня в оцепенение, это количество детей на улице. Ими кишит, они как маленькое полчище тараканов, расползающихся хаотично в разные стороны. И если прибавить гвалт и визг, здесь довольно шумно для хорошего места, способствующего выздоровлению для человека, только вышедшего из клиники. И если мне показалось, что первое это ужасно, надо было развеять эту мысль, повернувшись перед зданием, в котором нам предстояло жить.

– Это точно дом? – Кэрри присвистывает, выходит из машины и задирает голову к верху, рассматривая, как и я, разноцветное нечто. – Больше напоминает сладкую вату, посыпанную шоколадной стружкой и конфетти. Что же так жизнерадостно-то?

– Компенсируем плохие дороги, шум, ужасную воду и жару, – с добротой в голосе отзывается Эрнесто и лезет в багажник, чтобы помочь достать наши сумки. – Я предупреждал, что люди у нас веселые?

Как будто специально мимо нас за угол заворачивает компания, горланящая на мексиканском довольно неприличные песни. Мужчины разодеты в яркие одежды, на головах соломенные шляпы, а в руках… тут никто уже не удивился при виде гитары. Мелодичные мотивы будто отталкиваются от стен, распространяясь от начала до конца улицы. Дети начинают подпевать, видимо, очень известной песне, у меня мгновенно простреливает головная боль в районе виска. Я надеялась на спокойную жизнь с незнакомыми мне людьми, возможно даже не говорящими на моем языке. Полностью исключить из жизни людей, абстрагироваться и запереться в доме, как в яме… Мне необходим этот период, чтобы смириться, но в подобных условиях это невозможно. Я будто попала на карнавал с очумевшими людьми, их образ жизни не такой, каким я его себе представляла. Даже если стану посмешищем и обо мне будут ходить среди жителей ужасные истории, меня все устраивает. Верней, устраивало до этого момента.