Виталик как-то, помнится, посвятил этим размышлениям целый вечер, греясь у костра на развалинах, и счел, что это какой-то тонкий тактический ход именно Васи, а не внука. Деду просто очень надо было, чтобы в органах имелись свои люди. Он внука туда и пропихнул…

Виталик, прибившись к толпе, сразу занял выгодную позицию. Он встал между внуками авторитетных людей и суетливо принялся им помогать с обыском. Больше мешал, конечно. Его гнали, на него ругались, но он четко держался возле парней, решив, что лучших телохранителей на данный час ему не найти.

Он все правильно рассудил, потому что спустя минут сорок его взгляд уловил пистолетное дуло. Он не видел лица человека, метившегося в их сторону. В кого конкретно целились, мог только догадываться, но понял, что в него. Он не видел руки, державшей пистолет, только черное дуло, сквозь которое вот-вот должна была пройти пуля. По его душу!

Он упал за спину Виноградова за секунду до выстрела, и пуля, предназначавшаяся ему, пробила парню грудь. В полном хаосе после выстрела он на четвереньках отполз подальше, спрятался за чужими коленями, а потом, когда менты принялись шерстить народ, осторожно покинул рынок.

И что теперь?

Теперь за ним придут либо те, либо другие.

Шансов выжить у Виталика не было. А жить ему вдруг захотелось. Как никогда! И дело было даже не в наследстве, которое могло свалиться на него как снег на голову и сделать обеспеченным человеком. А в том, что умирать именно так – от пули или ножа – он не хотел.

Лучше замерзнуть на развалинах или сдохнуть на больничной койке от какой-нибудь болезни. Это был бы его выбор и выбор Бога. Но подыхать загнанной тварью, в страхе и унижении перед теми, кто вдруг решил, что ему хватит небо коптить, он не желал категорически.

Хлебная корка закончилась. Голод утолен не был. Виталик осторожно выглянул из-за угла. У подъезда, к которому он держал путь, никого не было, и он искренне надеялся, что так и будет. Его тут никто не ждал. И не мог ждать. Если его пасут, то только возле того дома, где у него была квартира. Или возле жилья Лидочкиной родни, ныне почившей в полном составе.

Здесь – у дома бывшего следователя по особо тяжким преступлениям – его вряд ли станут пасти.

Плотно прижавшись спиной к бетонной шероховатой стене, Виталик медленно двинулся к подъезду. Новенькая металлическая дверь, снабженная домофоном, его не пугала. Он был в курсе, как открываются такие замки. Вскрывал и не такие. Он имел точные сведения, на каком этаже живет Корнеев с внуком, и знал, что предложит им в обмен на собственную безопасность.

Эти сведения дорогого стоили, и дед с внуком совершенно точно захотят об этом узнать. Виталик был в этом уверен. Но за просто так он болтать языком не станет. И если не подойдет под программу защиты свидетелей, то пускай хотя бы помогут ему сбежать. Он и на это согласен. Продаст к чертовой матери все, что можно продать, и сбежит.

Над его головой сильно загромыхало. Он вжался в стену, ощущая холод бетона даже сквозь теплую куртку, провонявшую дымом от костра, но ничего не случилось. Просто кто-то открыл балконную дверь или, наоборот, закрыл, и снова стало тихо.

Виталик продвинулся еще на пару метров и замер, пытаясь в темноте за деревьями рассмотреть то, что там точно двигалось. Это могло быть что угодно: от метавшейся на ветру заснеженной ветки до старого полотенца, забытого на веревке. Это мог быть кто угодно: человек, собака, тень. Но почему так заныло в сердце?

Он трясся всем телом, мелко, как осиновый лист. Он так же сейчас трепетал каждым нервом.