Мама посмотрела мне в глаза и совершенно серьезно сказала:

– Ну вот. Теперь хотя бы понятно, почему ты пошла на филологический!

Дело в том, что в нашей семье все были физиками: отец, мама, брат, муж (мне было 19 лет, но я уже была замужем), но я пошла в гуманитарный вуз, хотя способности к математике и физике у меня всегда были весьма высокими. Я окончила физико-математическую школу с хорошими оценками, но никогда не хотела идти на радиофак или что-нибудь в этом роде. Папа предлагал институт иностранных языков, но мне хотелось туда, где книги, литература, русский язык, – в общем, филологический, и точка!

Далее события стали развиваться с невероятной скоростью. Мама успела рассказать о своей находке всего двум подругам, но уже на следующий день в нашей квартире звенел не переставая телефон – все требовали письма Блока! Звонили строгим голосом из разных газет, журналов и даже уважаемого академического издания «Литературное наследие». Нам объясняли, что эти письма являются всенародным достоянием и надо их немедленно отдать в государственный архив. В некотором смятении я сложила письма в какой-то пакет и пошла советоваться с нашим профессором русской литературы Георгием Васильевичем Красновым. Он пришел сначала в полный восторг, а потом пришел в ярость – как только увидел, как небрежно хранятся письма в моем портфеле. Он приподнимал их пинцетом, а между письмами положил тонкую папиросную бумагу. Затем он строго-настрого наказал мне не общаться ни с кем по телефону, а доверить все переговоры ему одному.

Уже наутро нам позвонили из «Литературной газеты» и сразу сослались на профессора Краснова. Звонила Алла Латынина – редактор рубрики «Архив ЛГ». Она хотела поговорить именно со мной, и я дрожала от страха и нетерпения.

Алла Николаевна спросила:

– Сколько вам лет?

Я гордо ответила:

– Девятнадцать.

Далее она поинтересовалась, на каком курсе я учусь, и выяснила, что я только что окончила первый курс.

Следующий вопрос не застал меня врасплох:

– Как вы оцениваете значение этих писем?

Я сообщила, что уже написала целую статью про Блока и Зою Звереву, где привела самые интересные выдержки из писем.

Алла Николаевна взбодрилась и спросила:

– Сколько у вас получилось?

Этот вопрос тоже не заставил меня долго думать, не менее гордо я ответила:

– Шесть листов!

И тут трубка испуганно затихла. Это было так неожиданно и страшно, что я перестала дышать. Но через паузу вежливый спокойный голос кандидата философских наук Аллы Латыниной (кстати, мамы известной журналистки Юлии Латыниной) уточнил:

– Ниночка, вы имеете в виду печатные листы или листы, напечатанные на машинке?

Я понятия не имела, что такое «печатный лист», и только по приезде в Москву узнала, что это 24 обычные страницы машинописного текста. Было от чего удивиться! Далее все было как во сне: я надела самый красивый мамин трикотажный костюм, сделала прическу, села на поезд, приехала, попала под дождь, долго искала здание «Литературки» на Цветном бульваре, нашла, сообщила каждому встречному о том, что у меня в сумке настоящие письма Блока, после чего одним из сотрудников редакции была отконвоирована в кабинет Аллы Николаевны.

Он привел меня и сказал:

– Алла, тут к тебе приехала милая девушка из провинции.

Улыбнулся – и скрылся.

Алла Латынина напоила меня чаем и даже хотела накормить, но у меня именно в этот день начался страшный токсикоз – я была беременна первым ребенком, поэтому с испугом отказывалась от еды.

Мне казался сумасшедшим тот мир, в который я попала, – у Аллы Николаевны в кабинете сидела подруга и ныла о том, что за ней ухаживает Евгений Евтушенко, но он ей так надоел, так надоел… Я знала все стихи Евтушенко наизусть и готова была бежать на его концерт на край земли. Фифа в кабинете разбила мои иллюзии в один миг, почему-то я ей сразу поверила. В зеркале я видела свое отражение – мокрая курица в костюме с чужого плеча, да еще и с токсикозом.