Мне 18, и это первое студенческое лето. Я много читаю и вяжу.
– Что ты опять тут путаешь? Что-то все путаешь и путаешь.
– Это я тебе носки вяжу.
– Ты хоть к сентябрю-то закончишь?
Мои носки он берег. Они сгорели неношенными.
Мне 22. Я стою на старой мостине в резиновых сапогах. Дождик накрапывает, а в моем ведре только три окушка.
– Ленчик, иди домой. Комары зажрут!
– Еще немного постою и приду. Кошки рыбы хотят.
– Дам я им рыбы завтра. Попадет в катиску.
Он уходит с берега. А кошки смотрят на меня, потом на него, демонстративно поднимаются и вприпрыжку убегают за ним.
Кошки спаслись. Ходили на развалины дома еще месяц. Ходили и мяукали. Сидели в снегу и ждали. Прибились потом к другому деревенскому рыбаку, да так у него и остались. Все четыре.
Мне 27. Мы с мужем и сыном приезжаем на неделю в отпуск. Впереди первый день рождения сына. Дедушка-великан носит его на руках и все ему разрешает. А еще покупает ему килограмм шоколадных конфет.
Сын берет пакет с конфетами, я бросаюсь наперерез и кричу: «Ему нельзя конфеты, он еще маленький».
– Да брось ты, Ленчик, одну конфету хотя бы дай ребенку. Его же праздник.
– Ладно, сам дай одну.
Сын съедает и, весь в шоколаде, одуревший от невиданного ранее удовольствия, идет к дедушке просить еще. Я строго смотрю и веду его мыться.
Вечером мы пьем чай с конфетами.
– Ух родители, ребенку конфет не оставили, сами все съели, – ворчит великан. – Тебе-то в детстве разрешали.
Эту неделю в деревне мы до сих пор вспоминаем как одно из лучших путешествий в нашей семейной жизни. А теперь зеленый дом остался только в наших воспоминаниях да на общих фото.
Пожар
25 января, 6.40 утра. Открываю глаза под настойчивый телефонный звонок. Брат.
– Лена, дом в деревне горит. Дядьки нигде нет. Маме только не говори пока. Пожарные тушат, но там ничего уже не спасти, похоже.
Его нет в деревне. Он никогда не спит в чужих домах. Он вообще редко уходит из дома, потому что дом – это он сам.
Я закрываю глаза, во рту становится солоно, и моя надежда устремляется теперь на подушку указательного пальца, который жадно ищет нужный номер. Я звоню ему. Звоню, но получаю ответ, что абонент недоступен.
Через сутки, когда развалины будут уже залиты, и фотографии из семейного альбома разлетятся черными заплатками по январскому снегу, мне придет холодное, как зимний воздух, смс от мобильного оператора. «По настоящий момент вызываемый абонент не появился в сети». И не появится больше.
Умываюсь, на автомате собираю сына в сад, себя и мужа на работу. Звоню маме ровно в семь, чтобы послушать голос.
Мешкаюсь, слова застревают на языке, как будто в них напихали согласных, а гласные вовсе выкинули.
– Мама, тебе из деревни никто не звонил?
– Ты про что? Что дом-то горит? Так я уже с шести знаю, мне Надежда звонила.
И голос ее звучит как струна, когда настраивают гитару: вроде звук устойчивый, но вибрация ощутима. Она давно уже старшая в семье, и ей надо оставаться спокойной и решать все самой. Когда пройдут похороны, а за ними и сороковой, она позволит себе поддаться горечи утраты и окунется в депрессию. А пока за все отвечает она.
На работе у меня уроки, улыбчивые коллеги и веселые студенты. Я отвечаю сегодня сухо, отрывисто, и все время принудительно возвращаю себя в реальность. Впереди вторая пара. Я спускаюсь по лестнице, и смс от брата сообщает ледяным канцелярским тоном: «Тело найдено, устанавливается личность». Я цепляюсь за перила, сглатываю воздух. Меня хватает только на слово «Понятно» в ответ.
В 10 утра завкафедрой понимающе кивает. Дает мне три выходных и замены в расписании.