По мере укрепления европейской интеграции экономический рост уменьшался. Доля Европы в глобальном ВВП с 1980 года упала с 31 процента всего до 19. С 1980 года рост ЕС опережал Соединенные Штаты только в течение девяти лет из тридцати двух. Уровень безработицы никогда не был ниже, чем в США.

Среди присутствующих есть инвесторы? Какие фондовые рынки были худшими за последние десять лет? Это Греция, Ирландия, Италия, Финляндия, Португалия, Нидерланды и Бельгия – худшие фондовые рынки в мире. И в довершение всего мы имеем валютный союз – окончательно провалившийся эксперимент.

А ведь мы предупреждали, дамы и господа. Мы говорили, что валютный союз без интеграции рынка труда и фискального федерализма обречен на провал. Я предсказал его еще в 2000 году. Это происходит в режиме реального времени в химической лаборатории по другую сторону Атлантики.

Но провалилась также политическая составляющая эксперимента. Знаете, в чем она заключалась? Эксперимент должен был показать, можно ли заставить европейцев сблизиться в еще более тесный союз экономическими методами (несмотря на их нежелание), потому что политические средства потерпели неудачу.

А когда европейцы проголосовали против дальнейшего объединения, их правительства приказали повторить голосование. Это случилось с датчанами в 1992 году, а с ирландцами дважды: в 2001 и в 2008 годах. Граждане этих стран дали неправильный ответ на одном референдуме, поэтому правительства провели повторный. Это объясняет, почему эксперимент потерпел крах: потому что он потерял политическую легитимность. Мы видим это не только в Греции, но и в других государствах по всей Европе. С тех пор как два года назад начался кризис, пали тринадцать правительств, а в последующие несколько месяцев мы станем свидетелями дальнейших отставок.

Наконец, европейский эксперимент оказался геополитической неудачей. Европейский союз должен был служить противовесом Соединенным Штатам. Помните речь «Час Европы» в 1991 году, в которой Жак Поос заявил, что Европа собирается остановить войну в Боснии?[1] Да, думаю, это было в 1991-м. Но в той войне погибло сто тысяч человек, 2,2 миллиона стали беженцами, а конфликт не закончился, пока в него не вмешались Соединенные Штаты.

Однажды Генри Киссинджер задал свой знаменитый вопрос: «Кому позвонить, если нужно вызвать Европу?» Ответ стал известен несколько лет спустя: баронессе Эштон Апхолланд[2]. Никто о ней никогда не слышал, и она тоже не давала о себе знать. Дамы и господа, вы канадцы. Вы знаете, как тяжело управлять федеральной системой всего с десятью провинциями и двумя языками; именно поэтому вы скорее, чем остальные, поймете, почему европейский эксперимент с двадцатью семью странами и умопомрачительным количеством языков – двадцатью тремя – с треском провалился. К счастью, здесь, в Канаде, мне требуется сказать всего два слова. Спасибо и мерси.

Редьярд Гриффитс: Даниэль Кон-Бендит, ваша очередь.

Даниэль Кон-Бендит: Добрый вечер. Я могу сказать это только на английском. Знаете, мне нужно успокоиться. Никогда не слышал таких глупостей! Я скажу вам, почему это так. Мои родители бежали из Германии в 1933 году. Отец был адвокатом, и его могли арестовать после поджога Рейхстага. Потом им пришлось бежать на юг Франции, потому что и мать, и отец были евреями. Я был зачат после высадки войск союзников в Нормандии. Через девять месяцев, в апреле 1945 года, я родился.

Представьте, что я сказал бы родителям, что через пятьдесят лет между Францией и Германией не будет размещено никаких вооруженных сил, кроме НАТО, что не будет никаких войск, никаких солдат во всей Европе. Представьте, как я сказал бы им, что на континенте можно путешествовать где угодно. Родители на это ответили бы: «У нас проблема. Наш мальчик заговорил слишком рано, и он несет вздор».