– Прошу р-разъяснить.

– У самого зубы есть – поймешь, если понять хочешь.

– Но я действительно не понимаю…

– Ну и плохо, если не понимаешь…

– Позвольте мне перепоручить это дело Костенко?

– А это как хотите, – сухо ответил комиссар.

– Р-разрешите идти?

– Р-разрешаю, – снова передразнил его комиссар и осторожно подмигнул левым глазом.

Успокоившись после истерики, Сударь поудобнее уселся на стуле и спросил:

– Что вы мне предъявляете? И с кем я вообще имею честь беседовать?

– Вам документы показать или, быть может, поверите на слово?

– Москва словам не верит.

– Это что, вы – Москва?

Росляков засмеялся, а Костенко сказал:

– Ну извини, Сударь, извини…

– Моя фамилия Росляков, я старший инспектор.

– А я – Костенко.

– Звучит, прямо скажем, грозно. Только Костенко – не Олег Попов, мне бы еще и должность.

– Начальник балетной школы.

– Странно. Начальник – и вдруг занимается такой мелкой сошкой, как я.

Садчиков изучающе разглядывал Сударя. Потом зло спросил:

– Ну, в м-молчанку долго будем играть?

– До конца.

– Это к-как понимать?

– Как угодно.

– С Читой хочешь повидаться?

– Не знаю никакого Читы.

– Н-надо говорить «никакую», чудачок, – усмехнулся Садчиков. – Откуда знаешь, что Чита – мужик, а не мартышка?

– По наитию определил.

– В-веселый ты парень. За что Витьку убил?

– Что?

– Л-ладно, ладно, глазки мне не делай. Я спрашиваю, за что ты у-убил Витьку?

– Да я никакого Витьки не знаю.

– Ганкина не знаешь?

– Не знаю.

– Ш-шофера не знаешь?

– Не знаю.

– И Надьку не знаешь?

– И Надьку не знаю…

– А чемодан твой поч-чему у Ганкина в пикапе лежал?

– Вот спасибо родной милиции! У меня как раз неделю назад чемодан сперли.

– Ж-жулики?

– А кто ж еще! Плохо вы с ними боретесь… Кривая преступности ползет вверх. Стыдно, милиция, стыдно. А невинных берете.

– Невинный – это ты? – поинтересовался Росляков.

– Я.

Костенко сказал:

– Ну извини, Сударь…

– Я-то, может, извиню, а прокурор вас по головке не погладит.

Росляков отпер шкаф и достал оттуда ботинки, изъятые у Сударя во время обыска. Слепок следа возле убитого милиционера Копытова был явно с этих ботинок.

– Это ваши? – спросил Валя.

Сударь равнодушно посмотрел на ботинки, но Садчиков заметил что-то стремительно-быстрое, пронесшееся у него в глазах.

– Что же вы молчите?

– Т-ты отвечай, Сударь.

– Нет, вроде бы не мои, – сказал Сударь, – нет, точно не мои. Я такую обувь не ношу.

– Что, плоскостопие? – поинтересовался Костенко.

– Да.

– Ладно, сделаем экспертизу.

– А зачем ее делать? Мы ведь беседуем, протокола у нас нет…

– Н-ну что ж, з-значит, не будем делать экспертизы. Только ботинки у тебя в квартире изъяты, в присутствии понятых, понимаешь ли…

– У меня к тебе несколько вопросов, – сказал Костенко.

– Да нет, – улыбнулся Сударь, – это у меня к вам один вопрос: на каком основании я арестован? Что за произвол?

– Ага, – сказал Костенко, – произвол, говоришь? Плохо дело. Произвол – это нехорошо. Тогда ступай отдохни в камере.

– Отвечать вам придется, – повторил Сударь, – за арест невинного человека придется вам отвечать.

– Не то с-слово говоришь. За «невиновного» надо говорить. Н-невинный – это из другой серии.

Росляков вызвал конвой, и те пять минут, пока ждали конвойных из КПЗ, все три товарища сидели вокруг Сударя и спокойно разглядывали его. Садчиков – всего его, Костенко – лицо, а Росляков – руки. Сударь глядел на них и улыбался краешком рта. Только левое веко у него дергалось – чуть заметно, очень быстро. А так – спокойно сидел Сударь, совсем спокойно, здорово сидел.

– Завтра с утра побрейся, – посоветовал ему Костенко, – мы тебе парикмахера вызовем. А то из касс опознавать придут, из скупки тоже, жена Копытова – старичка-милиционера на тебя посмотрит, жена Виктора, которого ты сжег сегодня, – им всем надо посмотреть на тебя.