Я слышал историю о лисе, которая вылезла из своей норы…

Рано утром, когда у нее за спиной взошло солнце, ее тень оказалась очень длинной. Лиса сказала: «О, Боже! Я такая большая? Мне нужен почти целый верблюд на завтрак!» И она начала искать себе на завтрак верблюда.

Но лисе не удалось найти верблюда. Уже наступил полдень, и теперь солнце сияло прямо у нее над головой. Лиса была очень голодна. Она снова взглянула на свою тень и увидела, что ее больше нет.

Однако тень не исчезла, она просто переместилась под лису. Пока есть лиса, остается и тень, – но теперь она совершенно невидима для лисы. Всем остальным тень видна, но сама лиса ее не видит; тень просто переместилась под нее.

Именно это происходит с так называемыми религиозными людьми. Они загоняют свою тень, свое эго, свой гнев, жадность, амбиции в подсознание. Но в подсознании все эти качества продолжают существовать, и они становятся гораздо опаснее, потому что вы их не осознаете. Вы думаете, что они исчезли.

Пока мой саньясин не начал спорить с У. Г. Кришнамурти, тот был просто знаменитым святым – таким безмолвным, таким спокойным. Когда же начался спор, он испугался, что его уличат – он не мог ответить на вопросы, – и неожиданно возник гнев. Возможно, он не осознавал этот гнев, но мой саньясин помог ему! И ему хотелось избавиться от этого саньясина.

Сам У. Г. Кришнамурти не является подлинным и искренним человеком, но вы можете оказаться обманутыми, потому что он повторяет красивые фразы. У него прекрасная память и высокий интеллект, но все это – тень.

Даже подлинный человек, Дж. Кришнамурти, очень злился, едва завидев моих саньясинов. Я просил своих саньясинов по всему миру, чтобы везде, где бы ни выступал Кришнамурти, они садились в первом ряду. В то время саньясины носили оранжевые одежды, и у них были малы[3] с моей фотографией в медальоне, поэтому они были легко узнаваемы.

Как только Дж. Кришнамурти видел моих саньясинов подле себя, он забывал, о чем собирался говорить. Он начинал осуждать меня и саньясу. Человек, который всю жизнь говорил об осознанности, совершенно забывал, о чем намеревался сказать. И такое происходило не однажды… потому что мои саньясины были везде. Где бы он ни выступал: в Лондоне, в Сан-Франциско, в Бомбее, в Нью-Дели, в Мадрасе, – где бы он ни выступал, мои саньясины были там, в самых первых рядах.

Он испытывал ко мне такое отвращение, что, едва завидев саньясинов, полностью терял контроль. Иногда он даже начинал бить себя по голове, восклицая: «Зачем вы сюда пришли? Я против саньясы». А я сказал моим людям: «Смейтесь от души! Пусть он как следует разозлится! Это заставит проявиться подлинного человека, который в нем спрятан». Он даже не мог понять, почему всегда так происходит, что он отвлекается. Он начинал осуждать меня, осуждать саньясу и почти превратился в невротика.

Когда он видел моих смеющихся саньясинов, это было все равно что подливать масло в огонь, и он злился все сильнее и сильнее. Он не мог понять, почему эти люди не обижаются, а, напротив, смеются. Все время его беседы уходило на саньясинов.

Беседовать о прекрасных вещах, постигать их интеллектуально очень просто. Кришнамурти был принужден к этому теологами особого направления, членами Теософского общества. В начале прошлого столетия это была всемирная организация, которая готовила Дж. Кришнамурти к роли мирового учителя.

Никто не может подготовить кого-либо к роли мирового учителя; все, что подготавливается, окажется фальшивым. Во имя дисциплины теософы едва ли не истязали Кришнамурти. Он попал к ним в руки в возрасте девяти лет, и с этого момента ему не позволялось выходить в мир, не позволялось бывать в обществе. В него все время вбивали священные писания. Он должен был вставать в три часа утра, совершать холодное омовение и готовиться к встрече с теософами, лидерами движения, которые декламировали ему санскритские писания, тибетские писания, писания Дзен. А он почти спал – девятилетний ребенок… И это продолжалось, пока ему не исполнилось двадцать пять лет.