– Правда? А я ведь тебе не поверил с утра, мне она показалась абсолютно нормальным человеком.

– Может быть, она и есть сейчас нормальный человек, только другой, нам с тобой непривычный.

Тимофей с сомнением покачал головой.

– Не знаю, не знаю… Понятно только, что теперь придется искать другую няню, я ей больше Сереньку доверить не смогу.

– Не надо, не ищи, – вдруг сказала Ирина. – Я хочу попробовать сама.

Прошло две или три недели. Зима победила: как-то ночью снег форсировал реку и не закрепился на плацдарме, как полагается по всем учебникам тактики, а сразу захватил всю территорию. Наступило то блаженное время, которое бывает только два раза в году, когда Бог на несколько дней отвращает свой гнев, проявляет милость и покрывает всю ту гадость, что мы творим на этой земле, в начале зимы снегом, а весной – веселыми зелеными листьями и травой.

И много всякого важного и не очень произошло за эти дни. Сумасшедшая Маша где-то раздобыла новую телогрейку и теперь страшно форсила в новом наряде. У Алексея Михайловича появился неожиданный пациент – двадцатичетырехлетний Аркадий. Он был децепешником, то есть страдал детским церебральным параличом и мог самостоятельно управлять только одним пальцем левой руки. Аркаша оказался хорошим парнем, голова работала замечательно, и своим единственным послушным пальцем он умудрялся лихо разбираться с компьютером. Несмотря на то, что отделение называлось детским, Зуев больного взял и начал активно с ним заниматься.

Ваня, сын Лаврухи, продолжал всех расстреливать из своего водяного пистолета, но ничего не произошло, и говорить он так и не начал.

Сам Лавруха чуть не погиб. В очередной раз напившись до свиней, он заснул там, где стоял, – на тротуаре, и точно замерз бы, если бы не Зуев. Доктор возвращался откуда-то поздно вечером и наткнулся на бесформенную кучу, в которой только наметанный глаз мог найти сходство с человеком.

Поскольку Алексей Михайлович понятия не имел, где точно живет Лавруха, ему пришлось тянуть здоровенного бугая по снегу почти триста метров до больницы. Зуев жил в маленьком одноэтажном домике на территории за главным корпусом. Он бы рад был оставить Лавруху на попечение санитарок, но точно знал, что у тех трех с половиной старух, которые дежурили сегодня ночью, времени и так нет, и значит, выхаживать «пейзана» будут за счет кого-то из реальных больных. Лавруха дышал ровно, видно, не успел еще промерзнуть, никаких видимых признаков травм у него не было, и Зуев просто бросил его спать в коридоре. Наутро «пейзан» пропал вместе с новой зимней курткой Алексея Михайловича.

«Неговорящая» Лиля тоже так и не заговорила пока. Она подружилась с рыжеволосой куклой Гертрудой, общалась с ней как-то по-своему, но ни единого звука так и не издала.

– Объясните мне, пожалуйста, ваш метод, – попросила как-то Замковская Алексея Михайловичем, – как вы собираетесь заставить говорить Лилечку и этого придурка?

– Ирина Николаевна, – Зуев болезненно поморщился. – Я понимаю, когда вы интересуетесь тем, что мы пытаемся сделать с вашим сыном, было бы странно, если бы было не так. Но чем объяснить ваши вопросы про других детей, которые для вас – «придурки»?

– Извините, Алексей Михайлович, – Замковская даже покраснела. – Я не хотела никого обидеть, но он тут носится, всем мешает. Не знаю, как вы его терпите.

– Я, по-моему, как-то говорил вам, – Зуев пожевал губу, – что у них у обоих одна и та же проблема – они не позволяют себе говорить. Что-то удерживает их во внутреннем страхе, какая-то стена, и эту стену нужно взорвать, разрушить. Нам нужно создать ситуацию эмоционального стресса, чтобы стена не выдержала.