А потом Рэймонд с Лоуренсом закончили Итон и перебрались в Лондон; обоим было по девятнадцать лет, Эвелин исполнилось пятнадцать, и она все еще оставалась в Уилтшире. Это было облегчение. С Рэймондом виделись все реже и реже, да и прежние споры сошли на нет. Эвелин наблюдала за ним, как за ядовитой змеей, однако теперь он бросался редко и еще реже кусал. Ходили слухи, что в столице он ведет распутный образ жизни, вовлекая туда и Лоуренса, который, впрочем, свою репутацию старался беречь: строг был дядюшка Невилл. Рэймонду же словно все было нипочем, он не задумывался, какой позор навлекает на своих родителей. Мать с отцом редко говорили об этом, но кое-что из их разговоров Эвелин смогла понять. Да у нее самой имелись глаза и уши, и она могла делать выводы.

Потом прошел слух, будто Рэймонд уезжает. Он действительно уехал весной пятьдесят первого года, чтобы совершить ознакомительное путешествие по Европе и Азии, да так ни разу и не возвратился домой. Даже не приехал родителей проведать, видимо, погряз в увеселениях. Впрочем, через некоторое время Эвелин забыла о нем: началась война, Англия вступила в нее вместе с Францией и Турцией против России, и девушка проводила дни, читая газеты и сожалея, что никак не может помочь солдатам, осаждавшим Севастополь. Да и защитников Крыма Эвелин было, пожалуй, жаль. Печатавшиеся в газетах статьи о том, как проходит жизнь английской армии, трогали ее до глубины души. Тогда она узнала имена многих журналистов, отважных людей, писавших эти заметки под свист пуль, – первых военных корреспондентов, которые отправляли свои тексты и снимки в тихую Англию. Британские военные проложили по дну Черного моря телеграфную линию, и по ней шли в Лондон сообщения с восточного берега Крыма. Особенно любила Эвелин статьи, печатавшиеся в «Таймс», и всех журналистов знала, как будто лично с ними встречалась. Роджер Фентон, чьи снимки и рисунки появлялись на страницах газеты регулярно и открывали настоящее окно в мир той войны. Джулиан Феллоу, говоривший о морском флоте, о сражениях в прибрежных бухтах, и с юмором и удивительной тонкостью повествовавший о быте союзников; читая его статьи, Эвелин иногда плакала, а иногда смеялась до слез. И, конечно же, знаменитый Уильям Говард Рассел, рассказывавший в своих репортажах о нехватке медикаментов в британской армии, о волоките и анахронизме британской структуры командования и о превосходстве в организации французской армии во всех отношениях. Тут легко было позабыть о Рэймонде Хэмблтоне (как помнить об этом ничтожном человеке, когда читаешь прекрасные слова Феллоу о работе медсестер под руководством Флоренс Найтингейл?!), и Эвелин позабыла.

Потом, конечно, она думала о нем иногда, особенно когда обручилась с Лоуренсом. Но времена изменились, и Эвелин изменилась сама; она полагала, что ей когда-либо придется увидеться с Рэймондом, и она будет готова.

А теперь он возвратился без предупреждения, и оказалось, ничего не изменилось. В его присутствии, обменявшись буквально несколькими фразам, Эвелин снова почувствовала себя неуверенной простушкой. Не помогло ни присутствие Лоуренса, ни уверенность в своих силах, ни безмолвная поддержка мамы. Рэймонд возвратился, и это означало, что жизнь вновь сделается очень и очень нелегкой.

Если кто-то и наслаждался музыкальными номерами в тот вечер, то уж точно не Эвелин. Она даже не запомнила, что играли и кто выступал, а ведь обычно обращала на это внимание. Эвелин сама музицировала, правда, немного, недостаточно хорошо, чтоб принимать участие в таких вечерах. Голос у нее был прекрасный, но петь она стеснялась, не желая выставлять себя напоказ. Она уже обручена, привлекать мужчин соловьиными трелями ей не нужно – так пусть другие стараются. И она с удовольствием слушала и хлопала, только не сегодня.