С облегчением он откинулся на сиденье.

– У тебя тяжелый выбор, детка.

– Надеюсь, это не слишком странно, что я рассказываю тебе такие вещи.

– Это странно, – признал он. – Но я с этим справлюсь.

Она наклонила голову, чтобы скрыть улыбку. Ее отец был моряком, жестким и грубым, но он старался быть понимающим.

– Тебе не холодно? – спросил он.

Она ощутила дуновение ветра на лице и в волосах.

– Я жила в Чикаго, папа. Самая плохая ваша погода для меня хороша. – Она представила себя в Чикаго, расчищающей дорожку от снега, чтобы вывести машину из гаража. Однажды она нарисовала, как Ширил прыгает из окна второго этажа и сбегает в Мексику.

– Что смешного? – спросил отец, обводя лодку вокруг вехи, известной как камень Анвила.

Глядя на проплывающие мимо волнообразные холмы, она ответила:

– Ничего, в самом деле. Просто улыбаюсь собственным мыслям.

– Тебе это всегда хорошо удавалось.

– И до сих пор удается. Брайди предложила мне имена нескольких терапевтов, но я сама себе психоаналитик.

– Как тебе это удается?

– Это не так трудно. Я не слишком сложный человек. – Она подтянула колени к груди. – Я чувствую себя такой глупой.

– Это Джек должен чувствовать себя глупым.

– Я заключила сделку с Богом, – призналась она отцу, словно говорила сама с собой перед отражением в зеркале.

И может быть, так оно и было. Он сказал:

– Что же ты поставила на кон?

– Выздоровление Джека.

Он кивнул, отхлебнув пива.

– Не могу сказать, что я тебя виню.

– Значит, это мое наказание? Бог спас жизнь Джеку, и теперь я должна его потерять?

– Бог действует не так. Не в Нем причина. Причина в твоем муже, у которого вместо мозгов дерьмо.

Она сомневалась, чтобы Джек видел это с такой стороны. Он был в окружении друзей и семьи, которые обожали его и чье одобрение было глубоким и сильным. Те же люди, которые носились вокруг него, когда он заболел, без сомнения, поддержали его в минуту брачного кризиса. Они, должно быть, убедили Джека, что он ни в чем не виноват, так же, когда он был болен, что его жена загнала его в угол, вынуждая его завести ребенка. Ее там не было, чтобы все это услышать, но она была уверена, что это правда, потому что она знала Джека. Люди в его жизни были его самоутверждением. Он нуждался в них так же, как она нуждалась в чернилах и бумаге для того, чтобы рисовать. Сара привыкла думать, что она – та, в ком он нуждается больше всего, но, очевидно, это был не тот случай.

Джек утверждал, что она несет свою часть ответственности за разрушение их брака, и вероломная часть ее сердца гадала, правда ли это. Сыграла ли она свою роль?

В своем страстном стремлении иметь ребенка не подвергла ли она Джека стрессу? Один из вопросов, которые она для себя открыла, заключался в том, что их брак был в опасности задолго до того, как она обнаружила правду о Мими. Хотя факты были налицо, Сара сопротивлялась до последнего, она твердо стояла на своем и отрицала, что что-то не так.

– Спасибо, что сказал это, папа, – произнесла она, глядя на чудесный пейзаж. Когда она была злым подростком, она не ценила драматической красоты лесов и утесов, вытягивающихся в море. И только когда она обосновалась в Чикаго и оглянулась назад, она увидела, что тюрьма ее взросления, которая, казалась, так ее тяготила, на самом деле была раем. В Чикаго она была словно дерево, пересаженное не в то место, туда, где было недостаточно света и воды. Она наклонила голову и ощутила, как солнце греет ей щеку. – Я слишком спокойна, – сказала она отцу.

– Что такое?

– Насчет Джека. Я слишком спокойна.

– А это плохо?