Селеста не сразу пришла в себя. Подоспевшие санитары успели усадить ее в кресло-каталку. От слез у нее потекла тушь. Я стер черные полосы влажной салфеткой, нежно поцеловал жену в лоб, погладил по голове.

– Как вы себя чувствуете? Если мадам уже лучше, пройдемте ко мне в кабинет, нам нужно многое обсудить.

Утром я накричал на Мило. Он спустился к нам полуголый, зевая, и я сразу на него набросился:

– Ты где находишься?! Как посмел явиться к завтраку в таком виде?!

Сделал ему замечание раньше, чем Жанна. Уж она не преминет съязвить, что внук дурно воспитан, весь в папочку. Я во всем следовал ее логике, увлекся борьбой.

– Пап, ведь я на каникулах…

– Это не оправдание. Нечего распускаться!

Он закусил губу и проницательно глянул: «Ладно, пап, о’кей! Будь образцовым зятем, порадуй бабушку. Послужу громоотводом, если тебе приспичило».

Я прямо взбесился. Это он отца родного вывел на чистую воду, подловил на подленьком желании угодить Жанне, домашнему тирану! Двадцать лет я напрасно мучился, тщетно добивался ее одобрения. И до сих пор, похоже, не потерял надежды, что когда-нибудь она все-таки примет меня в семью, признает достойным, уделит и мне хоть капельку тепла… Низко, гнусно, отвратительно! Я злился на себя, на нее, но не мог на ней отыграться. Вот и напустился опять-таки на Мило. Вечный повод для наших ссор – его занятия в школе.

– Сколько ты уже повторил?

– Пап, я ем! Может, об уроках поговорим потом?

По его мнению, я слишком требователен и строг. Малец не желал понять, что образование – путь к свободе, к независимости. Ну как ему объяснишь, что у нас с ним не лучшее происхождение? Его дед был сапожником, причем не великим мастером, как любезно напоминала мне Жанна при каждом удобном случае, а обыкновенным работягой, который стоял у конвейера на фабрике. Мои предки добывали свой хлеб в поте лица. Мозолистые руки, опухшие суставы, искалеченные пальцы. Больные легкие из-за вредных испарений на производстве. От папани вечно воняло кожами. Он едва сводил концы с концами. Рабочий класс, грубияны-бригадиры, неотесанные невежды.

Разве я выбился бы в люди без образования? Для тебя, сынок, я подготовил совсем другую жизнь. Тебе по утрам выжимают сок из целого апельсина, ты берешь с полки и надеваешь то, что тебе нравится, покупаешь любую книгу, какая потребуется в школе, спишь до последнего, особо не утомляешься. Не нужно пить тошнотворный горький цикорий, носить, стыдясь, штаны немыслимого цвета и фасона, потому что мама нашла две пары на распродаже, – самые прочные, теплые и дешевые! Не приходится подниматься ни свет ни заря, тащиться на автобусе до вокзала, потом – на электричке до города, затем – на другом автобусе до школы или до библиотеки. В любую погоду, осенью, зимой, весной и летом, при свете и в потемках едешь один, сам не свой от страха. Боишься собственной тени, скрипа своих башмаков, урчания в животе. Мелкий сопливый пацан, а кругом полно пьяниц, торчков и прочих отбросов. Уже всякого навидался и знаешь, что здесь часто умирают и вообще долго не живут. Взять хоть моего папаню, он и до пятидесяти не дотянул…

Я трудился изо всех сил, потому что попросту хотел выжить. Тебе, Мило, не нужно бороться за существование. Пока что нет такой необходимости, даст бог, ее и не будет. Поэтому ты не знаешь, что значит карабкаться вверх, обдирая колени и локти. У тебя нет стимула. Ты учишься добросовестно, но без фанатизма. Посредственно. Вот что меня доводит до белого каления. Посредственность – мой удел, не твой. Деды были быдлом, родители – рабочими, я стал частью «среднего класса», а тебе предстоит покорить вершину. Хочу, чтобы ты взлетел выше солнца. Всех превзошел, всего достиг, добился всеобщего восхищения и признания.