– Ну хочешь, я сама поговорю с Митей? Позвоню ему.

– Нет, ни в коем случае. Я что-нибудь придумаю.

«Ничего я не придумаю, – пронеслось у нее в голове. – Это тупик. Мне нужно уйти от него, а я не могу. Наверное, я люблю его. Наверное. Во всяком случае, привыкла. И, значит, никогда у нас в квартире не буден слышен детский смех, не пробегут по полу крошечные ножки. Что ж, каждому свое, как говорится».

Они пили чай и ели торт с поэтическим названием «Симфония». Елена Олеговна переключилась на школу и рассказывала Вере о последнем заседании преподавателей точных наук. Вера слушала ее вполуха и старалась представить себе, что сейчас делает Митя. Наверняка сидит за компьютером и даже кофе себе сварить поленился. Она собралась было ему позвонить, но отчего-то вдруг передумала.

Ей хотелось спать, глаза слипались. Она с трудом подавляла зевок за зевком, боясь обидеть мать.

Наконец та заметила ее состояние.

– Ладно, заговорила я тебя. Ты уже носом клюешь. Идем, я тебе постелю.

В уютной, чисто убранной гостиной тихо тикали часы. Приглушенным, зеленоватым светом горел ночник. Вера до подбородка укрылась одеялом в цветастом пододеяльнике и впервые за день ощутила покой. Нет, все-таки ей грех жаловаться: у нее есть муж, есть мать. Пусть они не идеальные, но далеко не самые плохие. Живут же на свете одинокие люди, у которых никого в целом свете. Вот им можно посочувствовать. Им, а не ей. Если бы не эти чертовы ароматизаторы, которые надоели хуже горькой редьки, жизнь была бы вполне сносной.

С этой оптимистической мыслью Вера уснула. Во сне ей виделись бесчисленные пробирки и колбы, а так же Кобзя и мать, которые мирно и увлеченно беседовали о скверных нравах молодого поколения.

Недели летели одна за другой. Казалось, еще вчера был понедельник, и вот на тебе – наступали выходные.

Субботу и, особенно, воскресенье Вера не любила, не знала, чем себя занять. Митя с утра садился за компьютер, потом шел прогуляться в парк – там ему лучше думалось над очередной статьей или лекциями для студентов. Вера оставалась одна. Она посвящала пару часов уборке, хотя квартира и так сияла чистотой, поскольку мусорить было некому. Затем наведывалась в соседний магазин, закупала продукты на неделю и, придя домой, готовила обед.

Возвращался Митя, слегка порозовевший от двухчасовой прогулки на свежем воздухе, как всегда, серьезный и задумчивый. Они с Верой садились за стол, ели, почти не разговаривая друг с другом. Потом Вера мыла посуду, а Митя ложился отдохнуть, чтобы потом продолжить работу до глубокой ночи.

Через день Вере звонила Елена Олеговна. Говорила несколько слов для приличия, а затем неизменно спрашивала:

– Ну как? Ты придумала что-нибудь?

– Пока еще нет, – отвечала Вера.

Мать сердито сопела в трубку.

Каждое утро Вера давала себе слово, что вечером возобновит разговор с Митей насчет обследования, но вечер наступал, Вера смотрела на митину фигуру, склоненную к комьютеру, на его отрешенное от житейской суеты лицо, и слова застревали у нее в горле. На глазах закипали слезы безнадежности и отчаяния.

Она уходила к себе в спальню, забиралась в постель, с головой укрывалась одеялом и тихо плакала, пока не засыпала. Ей снилось, что у нее родился ребенок, мальчик, почему-то смуглый и темноволосый, похожий на мультяшного Маугли. Вера видела этот сон не раз и не два, он был настолько реальным и ярким, что, проснувшись, она долго не могла придти в себя: ей слышался детский плач и казалось, где-то рядом стоит маленькая, покрытая голубым пологом, кроватка.