Регди занимал свою должность уже пятый год, и при дворе его не любили: за неуступчивый характер, за полное отсутствие подхалимства. Должность обязывает, кто бы еще из этих завистников подумал о том, насколько это сложно – изображать из себя королевскую совесть и тщательно просчитывать, за какую правду тебя хоть и скупо, но похвалят (кто ж любит свою совесть?), а за какую ничего, кроме неприятностей, не наживешь. И главное, не солгать ни словом, уж на такое у его величества чутье было просто звериное.

Советник сам не заметил, как, задумавшись, вновь вернулся к работе, читая и сортируя почту. Важное в одну стопку – прочитать, ответить немедленно, то, что может подождать, – в другую, и самая маленькая стопка – всяческие глупости вроде прошений от неких не внушающих доверия личностей и любовных записок от экзальтированных придворных дам, это и читать не стоит, на растопку пойдет. Свою почту он предпочитал разбирать сам, хотя давно мог бы нанять секретаря. Но посторонним советник не доверял, а из немногочисленных своих людей, заслуживших доверие, не было никого, кого стоило бы ради столь незначительного дела отрывать от куда более важных обязанностей.

От размышлений его оторвала сунувшаяся в очередное письмо любопытная драконья морда, чуть не пропоровшая короткими, но острыми рожками бумагу. За что между этих рожек и схлопотала щелбан.

– Не лезь, – строго велел советник, – все равно же ничего не понимаешь.

И тут же хмыкнул мысленно, поймав себя за разговорами с неразумным зверем. А с другой стороны, даже собаки в человеческой речи что-то понимают, а уж драконы куда как умней собак. В чем советник с некоторым изумлением и убедился, когда дракона вдруг стремительно метнулась по столу, схватила когтистыми лапками лист бумаги и перо, а затем начала им что-то увлеченно корябать, держа неловко и поминутно роняя кляксы. Спустя какое-то время бумага была быстро подсунута советнику под самый нос. Вглядевшись в неловкий рисунок, Регди порядком оторопел: несмотря на сильную корявость и множество клякс, на бумаге ясно и без напряжения угадывалась кривая рожица с ехидно высунутым языком.

«Художественным талантом мой фамильяр уж точно не блещет», – с некоторой растерянностью подумал Регди.

Ночь в бочке прошла вполне благополучно, если, конечно, не считать рассола, в котором пришлось сидеть погрузившись чуть ли не наполовину, и скуки. Единственный огурец я, естественно, съела, ибо не знаю, сколько раз я за последние сутки ела, кормили меня определенно не досыта. Огурец, впрочем, проблемы не решил, но было хоть не так обидно оказаться в этой ловушке, все ж какая-никакая добыча.

Попытка выбраться, как и ожидалось, ни к чему не привела. Даже несмотря на то, что крышка, как потом выяснилось, закрылась неплотно, оставив небольшую щель. Об этом я догадалась, уловив в одуряющем запахе рассола тоненькую струйку свежего воздуха. Если тщательно присмотреться, эту щель даже можно было обнаружить, и не увидела я ее сразу лишь потому, что в кухне тоже было темно и разница в освещении не была так уж заметна. Да только щель эта мне ничем не помогла: взлететь, как уже говорилось, места не хватило, а за гладкие стенки бочонка я просто не смогла зацепиться. Пожалуй, предположения о том, что я вообще смогу добраться до верха бочки, были излишне оптимистичны. Не с моими тупыми и не слишком длинными коготками. Нет, если бы стенки бочки были из мягкой древесины и не такие гладкие, может, что и вышло бы. А так… а так я просидела до утра, пока крышка над моей головой не заскрипела и в бочонок не сунулась чья-то лохматая голова.