В наше кафе вломились воры. Это была моя первая мысль.

И тут я ощутила надвигающееся пробуждение, самый черный из черных снов начал накрывать меня, точно крышка гроба, и я поняла: происходит что-то другое, что-то странное.

Раздался негромкий стук. Я вскинула глаза и завизжала. Из окна над раковиной, выходящего в переулок, на меня кто-то смотрел.

Хранитель.

Его взгляд не был ни враждебным, ни дружелюбным – просто строгим. Подбородок скрывался в тени. До меня вдруг дошло, что он обрезает плющ и побеги жимолости, густым ковром увивавшей стену. У мамы до них никогда не доходили руки.

Когда я выскочила на улицу, он уже удалялся по переулку.

– Эй! – закричала я ему вслед. – Что вам нужно?

Он и не подумал оглянуться, шлепая по лужам. Из сумки, висящей на плече, торчали секаторы. Вот он почти скрылся до углом.

– Оставьте меня в покое!

И тут до меня дошло, кто он такой.

Хранитель был напоминанием.

Голосование. Голосование. Голосование.

После ссоры они окончательно отдалились друг от друга. Едва открыв глаза с началом каждого пробуждения, Кип, Марта, Кэннон и Уитли разлетались в разные стороны, точно пушинки с одуванчика. Они молча уходили из дому, иной раз даже не взглянув друг на друга.

Я не препятствовала им. У меня все равно не было выбора.

Была ли это депрессия? Возможно. Злость на свою участь? И это тоже. А может, им просто хотелось посмотреть, что будет, если, не обращая внимания на предупреждающие знаки и ограждения с грозной надписью «Не заходить», перебраться через колючую проволоку вокруг смотровой площадки на крыше небоскреба и сигануть вниз.

Что бы с нами ни происходило, это не имело никакого значения. Опасности не существовало. Единственным плюсом нашего положения было то, что мы могли оставаться вечно молодыми, как в песне группы «Alphaville»[11]. Мы могли жить, умереть и снова начать жить без всяких последствий для себя.

Киплинг начал ездить автостопом.

Оказавшись на заднем сиденье «ягуара», он тут же уходил, направляясь к выезду с участка. После того как он проделал это бесчисленное количество раз, с загадочным выражением на лице, смесью решимости и надежды – будто в самом деле что-то предвкушал, – я начала за ним следить. Он выходил на большую дорогу, останавливался, немного не доходя до каменного моста, и поднимал руку с выставленным вверх большим пальцем.

Подбирала его всегда шестая по счету машина. Коричневый «понтиак» с помятым крылом.

Постоянно наблюдая за тем, как Киплинг скрывается в «понтиаке», я просто обязана была выяснить, что в нем такого завлекательного. Почему Киплинг всегда, не желая пропустить ни единого раза, садится в эту машину? Однажды я догнала его.

– Куда ты собрался? – спросила я.

Кип обернулся с испугом, который сразу же сменился раздражением:

– Что?!

– Кто подвозит тебя на «понтиаке»?

Он двинулся дальше.

– Это не важно.

– Куда ты ездишь?

– Отстань от меня, Би.

– Скажи мне.

– Нет.

– Почему?

– Не твое собачье дело.

– Тогда я еду с тобой.

– Нет.

Он был в ярости. На мгновение мне даже показалось, что он собирается меня ударить или привязать к дереву, а потом спокойно уехать.

– Расскажи мне, и я уйду, – пообещала я.

Он нахмурился и вытер мокрое от дождя лицо.

– Ее зовут Ширли.

– И?..

– Я езжу вместе с ней на химиотерапию в Провиденс. Потом мы едем в ее обшарпанную квартирку над магазином и смотрим «Ночь живых мертвецов». Я готовлю джамбалайю с креветками и делаю салат с тунцом для ее кошки по имени Канарейка. Она думает, что я сбежал из дома в Миссисипи. Иногда меня зовут Джеймс. Иногда – Хесус. Она раздевается передо мной и просит ее потрогать. Она верующая. Считает, что я – кто-то вроде мессии с другой планеты, ведь я почти все про нее знаю. Мы разговариваем всю ночь напролет. А теперь, будь так добра, поищи волнующих приключений для себя, чтобы забыться. Эта история – для меня одного.