– Это плохо,  – сказал Эмэндэмс.  – Брать то, что тебе не принадлежит.

– Это не воровство,  – сказал Марк.  – Я просто одолжу ее.

– Ага, конечно, только сейчас у тебя условный срок за «одалживание машин», так что это так себе идея,  – сказал я.

Марк мог угнать что хочешь, он занимался этим с двенадцати лет – залезал в чужие машины и угонял. Он ни разу не попал в аварию, но однажды его все-таки поймали, так что теперь раз в неделю во время школьного обеда он должен был приходить к своему инспектору по делам несовершеннолетних и рассказывать, как он больше никогда в жизни не будет красть тачки. Поначалу я беспокоился, что они заберут Марка и отправят его в детский дом, потому что на самом деле он мне не брат, и семьи у него нет. Я беспокоился, что его закроют. А беспокоиться не стоило: Марку всегда удавалось выйти из любой переделки без проблем, без потерь, без переживаний.

– О’кей,  – Марк пожал плечами.  – Не заводись, Брайон.

– Брайон,  – вдруг сказал Эмэндэмс.  – А тебя в честь Лорда назвали?

– Чего? – я подзавис. Я вначале не понял, что за лорда он имеет в виду.

– В честь Лорда Брайона?

Бедняга перепутал Байрона с Брайоном. Я решил не спорить.

– Ага.

– А был какой-то Лорд Брайон? – спросил Марк.  – Ого, круто,  – он помолчал.  – Наверное. А чем он вообще занимался-то?

– Не при детях,  – ответил я.

Эмэндэмс покачал головой.

– Он стихи писал. Длинные старинные стихи. Тебе тоже надо писать стихи, просто чтобы продолжить традиции Брайонов.

– А тебе надо держать рот на замке,  – ответил я,  – пока я не продолжил традиции бить умников в зубы.

Эмэндэмс посмотрел на меня, и по его удивленному и обиженному взгляду я понял, что он не пытался умничать. Так что я ткнул его в плечо и сказал: «Ладно, буду писать стихи. Как тебе такое?» – и зачитал похабный лимерик, который где-то слышал. Эмэндэмс покраснел и засмеялся. Марк решил, что я его сам придумал, и сказал: «Ого, а он очень даже ничего. Ты их прямо так можешь выдавать?»

Я только пожал плечами и сказал «иногда», потому что так можно было не говорить, сам я его придумал или нет. Я часто так делал. Я любил соврать, если знал, что мне это сойдет с рук, особенно с девчонками. Например, я говорил им, что люблю их, и всю эту чушь, хотя на самом деле не любил. Такая у меня была репутация – любимец женщин. В каком-то смысле я продолжал традиции Лорда Байрона. Иногда мне становилось тошно оттого, как я поступал с девчонками, но обычно я по этому поводу не переживал.

– Эмэндэмс, дружище,  – сказал Марк, приобняв его за плечи.  – Я тут подумал, может, ты сможешь одолжить своему лучшему другу немного денег?

– Ты не мой лучший друг,  – сказал Эмэндэмс с обезоруживающей откровенностью,  – но сколько тебе надо?

– Три бакса.

– У меня есть пятьдесят центов,  – Эмэндэмс залез в карман джинсов и вытащил два двадцатипятицентовика.  – Вот.

– Забудь,  – сказал я.

Мы с Марком переглянулись и покачали головой. Эмэндэмс – это было что-то.

– Да берите. Мне на следующей неделе заплатят еще пятьдесят за то, что я с детьми сижу.

– Это всё, что тебе платят за всех этих детей? Пятьдесят центов? – я не верил своим ушам. Пятьдесят центов в неделю?

– А мне нормально. Я не против посидеть с детьми. Кто еще с ними посидит, если не я. Родители работают, так что они не могут. И потом, я люблю свою семью. Когда я женюсь, у меня будет девять или десять детей.

– Вот тебе и демографический взрыв,  – сказал Марк.

– Ну теперь-то твоя сестра вернулась, так что она может сидеть с детьми,  – сказал я, пытаясь помочь ему. До Эмэндэмса дошло, что мы считаем его чокнутым.