Впрочем, сегодняшний вечер был важен настолько, что скрепя сердце товарищи Василия «из холостых» безоговорочно согласились на любые жертвы – но только до начала дежурства «Деточки».

«Деточкой» или «Классной дамой» курсанты Петроградской водолазной школы называли отставного прапорщика береговой артиллерии Давыдова.

Дослужившийся до своего звания исключительно унтерской заботой о нижних чинах, старик Давыдов, как ни странно, ничуть не проникся известным «боцманским» зверством. Напротив, взлелеял в себе чувства вполне отцовские – оттого и называл равно и безусых кадетов, и матёрых волонтёров по призыву с корабельных экипажей «деточками». А если прибавить, что в окружении текущих и будущих «морских волков» он, пожалуй, единственный, кто к морю относился через визир крепостной артиллерии, – то и обречён был быть объектом для шуток. Но, что парадоксально, со временем слушаться прапорщика, ответственного за каптёрское довольствие и дисциплину личного состава школы, начинали все и равно безоговорочно – видимо, давало обращение «деточка» неожиданный педагогический эффект…

В ведении строгого «Деточки» было отмечать увольнительные листы на пороге Дерябинских казарм. Так что немного сегодня оставалось времени у Василия, чтобы самым решительным образом объявить Нелидовой:

– Духота, как в машинном!

Нина, вполне уже привыкшая к загадкам морской и корабельной терминологии, уловила только, что в данном случае это часть не лирическая, а климатическая сугубо, всё же «сделала губки». Спохватившись, мичман Иванов скинул с вихрастой макушки фуражку и отбросил её жестом более-менее поэтическим:

– Ну, ты сегодня!..

Нина посмотрела вопросительно и выжидающе.

«Как её, к чёрту…» – мучительно поморщился Васька, припоминая скульптуру из Летнего сада, вокруг которой Нина в своё время кружила этакой учительницей с указкой на Васькину художественную малограмотность.

– Наяда! – выпалил он, пуча глаза, как на экзамене (то бишь решимостью заменяя твёрдость знания).

И вздохнул с облегчением – Ниночка снисходительно улыбнулась, обнажив белые редкие зубки:

– Какая прелесть. – Нина милостиво просунула ладошку под локоть молодого мичмана. – Особенно если учесть, что в прошлый раз ты меня Тритоном попотчевал. Ах, Васенька, – тут же продолжила она без остановки, – как ты думаешь бороздить морские пучины, когда ничуть не ориентируешься в мифических обитателях моря? А ну как ты выйдешь глухой ночью на этот капитанский свой мост, а там…

«Какая, к чёрту, мифология на боевом подводном корабле? – невольно подумалось мичману сквозь щебетание девушки. – Там и капитанский мостик редко когда с видом на волны, всё больше через перископ. Да и пучина в иллюминатор – так себе зрелище».

Видел он её уже на учебных погружениях в «Маркизовой луже». Хоть бы хвост корюшки мелькнул в 125-м калибре оконца, – одна муть. В Чёрном море, коли под водой глаза вытаращишь, и то больше, чем на сажень, видно.

Впрочем, все эти саркастически бывалые замечания, мелькнув в голове Васьки, так и остались неопубликованными – хоть стоило этак, снисходительно, поведать…

Однако занимало его другое. Вот сегодня, и даже прямо сейчас, предстоит ему объявить, что закончились их с Нелидовой Петроградские каникулы посреди войны и не далее, как завтра, ну, в крайнем случае, послезавтра, отбывать мичману на службу. По личному прошению (рапорт прилагается)… Стоп, рапорт – это как-то не из этой оперы. По родительскому благословению, значит? Так, что ли?

А из всего этого следует, что им с барышней Нелидовой надо немедленно жениться. По меньшей мере обручиться. Ибо всё. Приказ по Водолазной школе и по Морскому генерал-квартирмейстерства штабу отдан. Пора. И так уж не то, что кому-то, но и самому себе трудно было объяснить, с чего это вдруг всё рвавшийся в морское сражение Васька (да ещё с детской кличкой «Варяг»!) выдумал ни с того ни с сего на полпути к своему первому боевому плаванию завернуть вспять, доучиваться-переучиваться.