– А чё ты вообще сам поехал, Сергеич? – водитель тем временем открыл крышку бензобака. – Тебе ваще таким заниматься не надо, пусть вон новенький один едет.
– Нет, так не пойдёт, – высокий вышел на свет. – Не нравится мне это дело. Надо самому ехать. Да и вот помрём мы все, опера старой закалки, кто молодняк-то тогда обучать будет? Натаскивать? Это тебе не баранку крутить.
Я увидел его лицо в маленьких очках и с сильно выраженными азиатскими чертами. Твою дивизию! Я узнал его… Это что, капитан Филиппов? У него мать якутка, да, поэтому его так и прозвали, Якутом.
Но… почему он жив? Его же убили на моих глазах… Но когда? В какой день? Столько лет ведь прошло. Стоп! Я что в прошлом? Неужели именно сегодня его убьют? Но если жив он, то значит, ещё жив отец… и остальные. От осознания этого сердце радостно забилось.
– Ну что, студент? – капитан подмигнул мне. – Поехали. Подстрахуешь меня, напарничек…
Глава 2
Это всё было как внезапный удар молотком по голове. А я знаю, о чём говорю, однажды довелось получить по башке на вызове.
Только что я, полковник Павел Алексеевич Васильев, начальник управления уголовного розыска УВД города Верхнереченска, схватил пулю из ПМ, а потом вдруг…
Я полез во внутренний карман потёртой китайской ветровки с вставками из кожзама и достал оттуда красную корочку, еще почти новую, в глянцевой накладной обложке, видимо, купленной в каком-нибудь ларьке. Раскрыл. Так, ну это точно не Советский Союз, потому что на обложке написано: МВД России. Я снова лейтенант Пашка Васильев из отдела уголовного розыска Верхнереченского ГОВД, работаю опером в отделении по раскрытию тяжких и особо тяжких преступлений против жизни и здоровья, в народе его прозвали – убойным. Сейчас вот сижу в прокуренной машине, которая куда-то несётся по разбитому асфальту. А за окнами проплывает Верхнереченск образца девяностых.
Хорошо, что Якут сказал, что я не спал сутки, никто не удивится, почему я так странно себя веду. Потому что у меня никак не укладывается в голове, почему я вдруг не лежу раненый в коридоре УВД, а сижу здесь, на продавленном заднем сиденье справа (потому что слева дырка, и туда никто не садится), когда-то убитый старший оперуполномоченный Филиппов разместился, как всегда, впереди, а водитель – тот Степаныч, которого я раньше знал, треплется обо всём на свете, легко перескакивая с одной темы на другую.
– … мороженого ему дали вместо получки, всю морозилку забил. Ладно бы зимой, шурин бы за окно повесил, а так пришлось морозилку включать. А она много мотает на счётчике. Но он-то говорит – продаст, так потом свет вырубили на трое суток, и всё растаяло! Прикинь, Сергеич! – Степаныч с расстроенным видом стукнул по рулю.
– М-м-м, – только и отозвался неразговорчивый Якут.
– И собрали они эту массу в кастрюлю, говорят, спроси у своих, может, кто купит по весу, ложкой есть будет. А кто купит-то? Там окорочка раньше лежали, ножки Буша, всё мороженое ими провоняло! Прикинь, да!
То ли я умер, то ли нет. И даже не спросишь у народа, не поймут, решат, что у меня поехала крыша. Я посмотрел в окно, едва узнавая город. Здесь ещё нет торговых центров, улицы не утыканы экранами с рекламой, но зато деревья ещё не спилили. Сейчас осень, листья жёлтые. На разбитом асфальте много ям, заполненных дождевой водой, Степаныч пёр прямо через них, не объезжая, отчего меня сильно подбрасывало. Я даже в потолок упирался руками.
Но это мой город, я всё равно его вспомнил. Двигались мы по улице Ленина, проехали мимо памятника вождю. Машины вокруг, в основном, старые отечественные, но иногда встречались иномарки, в большинстве своём – узнаваемые япошки восьмидесятых и начала девяностых годов.