Чижу удалось посмотреть эти кадры, потому что Сэди сохранила видео на телефоне. Строго говоря, это компромат – здесь ее мама «пропагандирует, поддерживает или одобряет непатриотичные действия в узком либо широком кругу», – но Сэди как-то умудрилась заполучить копию и все эти годы упорно ее переносила с телефона на телефон. На упрощенном смартфоне, который дали ей приемные родители (Сэди в насмешку окрестила его «поводком» – мол, она всегда на связи как на привязи, и если надо, ее всегда отыщут по координатам), это видео хранится в папке «Игры». Чижу случалось видеть ее с телефоном в углу школьной площадки или в домике для игр. На экране снова и снова ее мама, невозмутимая среди хаоса, медленно уходящая в небо.

Это был первый ее арест, рассказывала Сэди, но она только пуще расхрабрилась. Стала разыскивать тех, у кого из-за ПАКТа забрали детей, уговаривала дать интервью. Пыталась узнать, где сейчас дети. Хотела заснять, как забирают ребенка; задействовав все свои связи в службе опеки, в мэрии, пыталась выяснить, кто на очереди.

Вскоре с мамой Сэди связалась по электронной почте ее начальница Мишель: кофе в выходные, поболтаем. Неофициально, с глазу на глаз. Мишель заглянула в гости с двумя бумажными стаканчиками кофе, и они устроились на кухне. Сэди маячила в коридоре, никто ее не замечал. Ей было одиннадцать.

Эрика, меня тревожит, говорила Мишель, потягивая кофе с молоком, как это может аукнуться.

Журналиста со Второго канала недавно оштрафовали за слова, что ПАКТ поощряет дискриминацию азиатов, – дескать, они подрывают устои общества, а он призывает их жалеть. Телеканал выплатил штраф, почти четверть годового бюджета. В Аннаполисе у другого канала отобрали лицензию. Там тоже критиковали ПАКТ – не иначе как совпадение.

Я журналист, сказала мама Сэди. Говорить об этом – моя работа.

Канал у нас маленький, отвечала Мишель. И вот в чем загвоздка: если урезать бюджет, мы еле-еле выйдем в ноль. И если от нас откажутся спонсоры…

Она осеклась, мама Сэди вертела в руке кофейный стаканчик.

А они что, грозятся? – спросила она, а Мишель ответила: двое уже отказались. Но это еще полбеды. Как это аукнется тебе, Эрика? И твоим родным.

Давняя дружба связывала этих двух женщин, белую и черную. Вместе ездили они на природу, вместе отмечали праздники. Замужем Мишель никогда не была и детей не имела, телеканал называла своим детищем. Когда родилась Сэди, Мишель связала ей желтую кофточку и пинетки; она водила Сэди в зоопарк, в океанариум, возила в форт Уильям-Генри[1]. Тетечка Шелли, называла ее Сэди.

Ходят слухи, продолжала Мишель. Страшные слухи. Не одним азиатам и участникам протестов стоит бояться ПАКТа, Эрика. Давай мы тебе на время сменим амплуа, поручим тебе что-нибудь подальше от политики.

То есть как – подальше от политики? – переспросила мама Сэди.

Боюсь, как бы с тобой чего не случилось, если продолжишь в том же духе, сказала Мишель. Или с Львом. А больше всего боюсь за Сэди.

Мама Сэди не спеша отхлебнула из стаканчика. Кофе давно остыл.

По-твоему, если я сдамся, спросила она наконец, то нам ничего не грозит?

Сэди забрали через несколько недель.

Пришли они поздно вечером, рассказывала Сэди. После ужина. Она как раз вышла из душа и сидела, завернувшись в полотенце, когда раздался звонок. Мама расчесывала Сэди волосы – густые, курчавые, непослушные, – и тут внизу послышался громкий, сердитый папин голос. Следом – два незнакомых голоса, мужских. Мама, взяв в руку прядь, бережно расчесывала, и вот что запомнилось Сэди: сзади по шее сползает капля, мама уверенной рукой распутывает узелки.