– Глупости. Людей не похищают, чтобы поставить у топки.

– Эх, мало ты еще живешь на свете, чтобы рассуждать. Лучше привыкай понемногу. Это только сначала трудно. Первые пару месяцев. А потом легче станет. Пожрать, ну, вроде как обед, приносят прямо в кочегарку. И после смены чего-нибудь дают. Чего у них наверху остается из жратвы. Папиросы – в день пачка. Чаю немного. Случается, стакан водки набулькают.

– А меня когда…

– Привезли? – Виктория погасила окурок.

Оказалось, Джейн попала в подвал сутки назад, как раз перед прошлой сменой в котельной. Ее внесли на руках двое парней. Расстелили пальто, положили на топчан и смотались. Королева Виктория попыталась разбудить новую соседку, но та спала как мертвая.

– Жить можно и тут, – повторила Виктория. – Если бы не эта проклятая угольная пыль. Даже плюнуть нормально не могу. Слюна пополам с копотью и сажей. А у тебе красивые волосы. Можно я потрогаю?

Джейн кивнула. Виктория погладила ее по голове, помяла пальцами локон волос. Тут щелкнул замок железной двери, лязгнул засов. Вскочив с табурета, Королева Виктория набросила на плечи телогрейку, сунула в карман пачку папирос и вышла в коридор. Джейн долго смотрела на свое отражение в осколке зеркала, приклеенного к стене. Выглядит она немногим лучше Виктории. Похожа на бродяжку с вокзала, у которой нет ни жилья, ни документов. Даже имени нет.

Джейн вернулась на свой топчан. Голова кружилась от слабости. Поправив старое пальто, она легла на бок и подумала о превратностях судьбы. Может статься, в ближайшие месяцы, а то и годы, ей суждено за кусок хлеба работать истопником в мужской бане. Жить в этом клоповнике, мыться в ржавом корыте и дожидаться то ли смерти, то ли чего похуже.

К пяти часам вечера Девяткин, расположившись в рабочем кресле, рассматривал гордый профиль Павла Моисеевича Шумского. Презрительно выпятив нижнюю губу, профессор наблюдал, как по подоконнику, медленно перебирая лапками, ходит жирный голубь. Вопрос Девяткина вернул свидетеля на грешную землю.

– Ну, вспомнили что-нибудь?

– Вынужден вас разочаровать. Забыл даже то, что помнил вчера.

Он посетовал на годы, которые берут свое. На память, которая слабеет. Да и зрение тоже не улучшается. В ответ Девяткин в деликатной форме рассказал полузабытую историю, случившуюся полтора года назад как раз на историческом факультете вуза, где трудится уважаемый профессор.

Дело простое, едва ли не в каждом учебном заведении случается нечто подобное. Жила-была студентка, назовем ее Валей. В один прекрасный день она принесла своему преподавателю, с которым состояла в интимных отношениях, радостное известие о беременности. Девяткин из этических соображений не станет называть имени и фамилии того преподавателя. Ограничиться интимным прозвищем, которое дала своему кумиру студентка: Пусик. Так вот, Пусик почему-то не обрадовался, напротив, очень огорчился по этому поводу. Сказал, что возьмет все расходы на себя, но беременность надо прервать.

Но в душе женщины уже бушевали материнские чувства. Словом, состоялась ссора, с истерикой, взаимными упреками. Пусик говорил, что он уважаемый человек, профессор вуза, известного на весь мир. У него одних научных работ более пятисот. К тому же есть законная супруга, двое детей. И даже внуки. А злопыхатели и завистники только и ждут удобного момента, чтобы сковырнут Пусика с насиженного места на кафедре. Но Валя не хотела слышать про аборт.

Выждав неделю, Пусик зашел с другой стороны. Он сказал, что Валя рождена, чтобы стать великим ученым. Сейчас она готовит диплом, после его защиты есть возможность остаться в институте, на профильной кафедре. И под чутким руководством Пусика писать диссертацию. А дальше перед бывшей провинциалкой откроется дорога счастья и успехов… Пусик не успел развить мысль, женщина ушла, хлопнув дверью.