От преступности не было спасения. Ее приняли и с ней смирились, как и со многими другими страшными вещами. И она проникла во все сферы деятельности, как сказала Скарлетт, особенно в политику и частный бизнес.

Отец всегда знал, что глупо полагать, что люди забудут старый мир и будут довольствоваться его еще пригодными к эксплуатации реликвиями. Банды занимались поставками, когда другие не могли, либо копили ресурсы для себя. Было ошибкой считать, что обычные люди смогут обходиться без мяса и довольствоваться зерном и синтетикой. Они поняли это двадцать лет назад, когда занимались поставкой продовольствия. Черные рынки были неизбежным явлением. Люди знали, что то, что им нужно, где-то доступно. Люди знали, где они предпочли бы оказаться. Люди заплатят любые деньги за лекарство, если у них заболеет ребенок.

После того как Отец вернул вещи дочери в рюкзак, а рюкзак – в шкаф, руки у него дрожали. Закрыв глаза и уставившись в одну точку, он попытался прогнать из головы все образы жертв Короля Смерти и своих собственных. И те и другие обладали неуютным сходством, словно знаки на сходящихся в одной точке трассах, ведущих в одном направлении, к далекому месту встречи.

Когда он почувствовал, что в состоянии осмотреть свое снаряжение, то разложил его на кровати и перезарядил пистолет. Затем перебрал последний комплект свежего нижнего белья. Одевшись, посмотрел в Интернете спутниковые снимки «Коммодора» и дома Рори Форрестера, подручного Короля Смерти.

Прежде чем покинуть номер, он оставил Скарлетт Йоханссон голосовое сообщение: «Мне очень жаль… Я ухожу… Сегодня мне нужно поговорить с Рори Форрестером. Что бы ни случилось, никто никогда не узнает, что ты помогала мне. Клянусь».

Направляясь к «Коммодору», Отец вспоминал, как выглядели город и гавань много лет назад, когда во время отпуска им с женой впервые довелось увидеть Торбей с моря. Они сели на паром из Торки в Бриксхем, и с палубы любовались видом скал и холмов, покрытых белыми, похожими на детские кубики зданиями. Выдуманный город, потрясающий в ярком солнечном свете, маскирующийся под Эльдорадо, Танжер или Пейю, с пришвартованными прогулочными катерами и яхтами, чьи мачты напоминали копья рыцарей, собравшихся в бухте.

Далекие толпы в гавани могли даже сейчас пробудить смутные воспоминания о старых Каннах и Сен-Тропе. По крайней мере в тех, кто знал, что раньше это место называлось Ривьера и что на ее тенистых террасах можно было потягивать прохладные напитки или наслаждаться блюдами из морепродуктов, сидя в одежде из легкого хлопка на белой от соли палубе. Даже сейчас многочисленные колонны бывших элитных апартаментов и домов для престарелых, переданные первым, самым удачливым беженцам из затопленных районов побережья и пострадавших от наводнений городов, по-прежнему выглядели великолепно. Но только если смотреть на них издалека – с воздуха или блистающего моря.

Пробираясь через окраины того, что осталось от маленького полуострова Ливермид, почти полностью размытого до обочины дороги, ведущей из Престона, Отец старался держаться в тени огромного волнореза и двигался на восток.

Толпящиеся люди отворачивались, подталкивали Отца локтями, их лица постоянно менялись, в них читался либо вызов, либо равнодушие. Одна половина длинной, ведущей к гавани дороги была черной от тени, и в ее драгоценной прохладе теснились многочисленные фигуры. В основном иностранцы, не желавшие тратить больше времени, чем необходимо в лагерях, переполненных шале, находящихся дальше к востоку, или в шумных городских многоквартирниках. По дороге с одной проезжей частью медленно ползли старые хрипящие автобусы и несколько машин.