Живой, любознательный, начитанный юноша не оставил герцогиню равнодушной. У него были связи в литературном мире; она попросила Бальзака прочесть ее перевод. Оноре подсказал ей более честолюбивые планы. Отчего бы ей не написать мемуары? Он попытался сделать Лору д’Абрантес своей любовницей, дама уклонилась, и он обвинил ее в том, что она «позволяет рассудку одерживать верх над чувствами». Существуют, говорил он ей, два сорта женщин: одни олицетворяют собой грацию и покорность, в других мужской ум и смелые замыслы причудливо переплетаются со слабостями их пола. Бальзак высказал такую аксиому: «Женщина только тогда по-настоящему трогательна и хороша, когда она покоряется своему господину – мужчине». Однако Лора д’Абрантес не была расположена играть роль покорной любовницы. Она предложила ему свою дружбу.

«Дружба – это химера, за которой я вечно устремляюсь в погоню, несмотря на разочарования, часто выпадающие на мою долю, – отвечал он с досадой. – С детских лет, еще в коллеже, я искал не друзей, а одного-единственного друга. На сей счет я разделяю мнение Лафонтена, но я до сих пор еще не нашел того, что в самых радужных красках рисует мне романтическое и взыскательное воображение… Однако мне приятно думать, что есть такие натуры, которые сразу же понимают и по достоинству оценивают друг друга. Ваше предложение, сударыня, так прекрасно и так лестно для меня, что я далек от мысли отклонить его».

Кто-то сказал герцогине д’Абрантес, что Бальзак «влачит ярмо, украшенное цветами» (намек на его связь с Лорой де Берни). Он возмутился: «Уж если я могу чем-либо гордиться, то именно своей душевной энергией. Подчинение для меня невыносимо. Я отказался от многих должностей, потому что не хотел ни у кого быть под началом; в этом смысле я настоящий дикарь». Красавицы любят дикарей, и подобная декларация независимости могла внушить женщине желание поработить такого человека. Оноре на это надеялся. Вот как он описывал себя герцогине:

«Во мне всего пять футов и два дюйма роста, но я вобрал в себя множество самых несообразных и даже противоречивых качеств; вот почему те, кто скажет, что я тщеславен, расточителен, упрям, легкомыслен, непоследователен, самонадеян, небрежен, ленив, неусидчив, безрассуден, непостоянен, болтлив, бестактен, невежествен, невежлив, сварлив, переменчив, будут в такой же мере правы, как и те, кто станет утверждать, что я бережлив, скромен, мужествен, упорен, энергичен, непривередлив, трудолюбив, постоянен, молчалив, тонок, учтив и неизменно весел. Тот, кто назовет меня трусом, ошибется не больше, чем тот, кто назовет меня храбрецом; сочтут ли меня ученым либо невеждой, человеком талантливым либо бездарным, – что бы во мне ни обнаружили, меня ничто не удивит. В конце концов я пришел к заключению, что я всего лишь послушный инструмент, на котором играют обстоятельства.

Как объяснить подобный калейдоскоп? Быть может, все дело в том, что судьба наделяет души людей, стремящихся описать страсти, которые волнуют человеческое сердце, этими же самыми страстями, дабы они могли силой воображения пережить то, что живописуют; а разве наблюдательность не есть своего рода память, помогающая этому живому воображению? Я начинаю думать, что это именно так».

Одиннадцатого августа 1825 года несчастная Лоранс произвела на свет второго сына и, измученная тяжелыми родами, скончалась у своих родителей в доме номер семь по улице Руа-Доре. Безразличие близких к ее печальной участи было почти неприличным. Лоранс всегда недостаточно любили в семье. 3 августа 1825 года Бернар-Франсуа писал племяннику: