С черным сердцем на обложке и припомаженным смехом под ней вышел в свет первенец серии: роман, простите за дурной каламбур, Романа Богословского «Зачем ты пришла?» Потом были еще 44 книжки, а нынче грянуло дежавю: снова Богословский и снова сердце. На сей раз красное, крест-накрест разодранное и грубо зашитое чем-то вроде шпагата. Драма, значит. Понимаю.

Господин оформитель Лосев, сам того не ведая, по-снайперски поймал в прицел самую суть богословского опуса: центон, на живую нитку сшитый из чего ни попадя. Куда ни плюнь, осетрина даже и не второй – сорок второй свежести. «Токката и фуга»? – насчет токкаты очень сомневаюсь: ну никак оно меня не коснулось, хотя итальянское toccare обязывает. Зато фуга правит бал: чертова уйма голосов, интерпретирующих тему, только авторского нет.

Кстати, деление романа на «Токкату» и «Фугу» навеяно Филипенко – тот объявил свою «Травлю» сонатой и главы обозвал соответственно: «Главная партия», «Связующая партия», «Побочная партия» и проч.

Пора бы и к делу. Если сочинитель позволяет себе пассажи вроде «моментов душевной яичницы», – толковать больше не о чем: литература отсутствует по определению. Давайте я вам просто текст перескажу: спойлер, уверяю, окажется убедительнее любого анализа.

Поначалу во все тяжкие солирует Кристина Гептинг: абьюз-инцест-педофилия-газлайтинг. В общем, сплошное #MeToo и прочие семейные обсценности, как выразился кто-то из рецензентов «Сестренки». Впрочем, Роман Сергеевич не так прост, чтобы тупо копировать чужое. Бр-рутальный протагонист, прораб Михаил Ромин (и кто его знает, на что намекает?) мается затейливой, на зависть Крафт-Эбингу и Лев-Старовичу, перверсией: хочет собственную дочь, – но если та будет мальчиком. Поэтому девочку Киру коротко стригут, отлучают от музыкальной школы и отдают в секцию каратэ: «Ты, главное, люби отца, как он тебя любит. Ты, главное, будь мужиком, Кирюша, времена сейчас лихие. Кто-то выживает, а кто-то нет. Надо, надо крепчать, Кирюша». Правда, Кирюша и не думала крепчать, осваивая киба-дати и сэйкен-цуки. Всерьез озабоченная отроковица предпочла японскому мордобою уроки «небесного каратэ». Проще говоря, наставила папе ветвистые рога с тренером, что развесил ей по ушам астральный удон.

Давно говорю: эротические сцены – лакмусовая бумажка литературного мастерства. Тут Богословский, ясен пень, оставил далеко позади всех птенцов гнезда левенталева. Куда им, дилетантам, до штопором закрученных метафор: «Я – горный ручей. К моему берегу подходит большой черный конь. Он опускает морду в мои воды – и жадно пьет из меня. Мостик разлетается на куски, обломки дерева и конь падают прямо в меня, тонут во мне, моя вода вздымается вверх огромной волной. Расплескивая воду по берегам, боль прокатывается через мое нутро, словно ток».

Р.Б., сам того не замечая, всеми колесами въезжает в пародию: если б я имел коня – это был бы номер, если б конь имел меня – я б, наверно, помер. Но как прикажете понимать обломки дерева? Автор, дай ответ! – не дает ответа.

Простите, отвлекся. Как только ревнивый прораб узнал, что его Кирюша «стала высшим божественным светом», сэнсэя-проказника нашли без головы, и сэйкен не спас. После чего девочка сбежала из дому, баловалась бухлом и веществами, потом стала пациенткой психотерапевта… короче, подробности у Гептинг. Во всем, знамо, виновато сраное мужло: и у папы крыша набок, и тренеру вечно