А ночью проснулся оттого, что жрица стонала на своём ложе. В испарине крутилась, металась... Бормотала невнятно:

– Третья дочь, третья дочь... среди невест искать...

И до того испугался за неё Альфа, что сдернул одеяло, прижал к груди хрупкий обнажённый стан девы. А она как заведённая о третьей дочери и невестах лепетала. Что– то про гон, человеческих самок...

Успокаивал, покачивая, чего не делал ни с одним из своих детей во младенчестве, и что осуждал в сердобольных самках, мол, из– за этого волколаки забудут свою суть, вырастут слабыми нытиками. Страхи и кошмары надобно перебороть самолично. Лишь такие Звери достойны жизни!

Сердце лихорадочно грохотало, дурно ему было.

– Третью дочь ищи, – шептала в беспамятстве Ясновидица.

– Где? – рыкнул нетерпеливо Зверь, встряхнув деву. Она открыла непонимающе чёрные очи. Сморгнула сонливость.

– Где её искать? – повторил глухо Альфа, с жадностью следя за томной девой. Она с мурчанием прижалась крепче, обвила его могучую шею руками и застонала губы в губы:

– Дай мне эмоций ярче – сделай меня своей, – со сладким поцелуем прильнула.

И Зверь зарычал, позабыв, что давал обещание не трогать жрицу. Ответил пылко... А потом швырнул её на простыни мягкие, подрагивая от дикой похоти, что плоть раздирала и вены горячила. Уже отравился запахом и желанием, ощутил тело молодое, податливое и трепещущее. Никогда таких хрупких дев в своих руках не держал, под собой не ощущал. Худенькая, с женственными изгибами. Грудь упругая, а соски так торчали дерзко, что во рту пересохло у Родена. Взглядом скользнул по плоскому животику, по лобку с черной полянкой волос.

И сорвался Зверь, рывком подтащил жрицу к себе, прикусил до сладости грудь точёную. Вскрикнула Ясновидица, из оков страшного сна окончательно вырываясь, да вцепилась в ужасе в волосы Альфы. То ему лишь знаком послужило. И как бы девка ни отбивалась, его уже было не остановить. Стонала жрица, то прогибаясь от ласк его жадных, то брыкаясь, когда Зверь верх брал. Увещевать пыталась, молить о чём– то:

– Убьёшь... стой... кровь...

Но глух оставался к мольбам её, они и раньше его не шибко трогали, а теперь и подавно.

Поцелуи грубые чередовал с укусами кровавыми. Дева всхлипывала, металась, а Роден к вожделенной цели спускался. Языком след оставляя на плоском животе до поросли витков смоляных. Носом пробуравил их, запахом самки девственной травясь, и лизнул нетронутое лоно.

Ахнула жрица, дугой изгибаясь в крепких руках. Смял Роден ягодицы округлые, не выпуская из плена, и с большим пылом принялся ласкать деву сладкую. Пил, лизал, и даже метки ставил на самке, своё право утверждая и доводя её то до вершины удовольствия, то до болевого обморока. Ласкал на пределе, показывая все грани похоти животной...

И взлетала она быстро, и так же стремительно ухала в пучину беспробудного удовольствия. То болью задыхаясь, то стонами сладострастья, и когда опала изнеможенно на простыни без сил, Роден овладел ею, стремясь и свою похоть утолить. Рывком ноги стройные развёл шире, собой накрыл тело юное и ворвался.

Только протаранил девственную плеву узкого лона, истекающего соками, Зверь его и пропал окончательно. Глохнул от криков её и врывался с пущим рвением. Наслаждался болью, когда она в отчаянье и на последнем издыхании когтями в него вонзалась, кожу полосуя на плечах и спине... Зверь был на взводе, им управляла животная страсть. Он даже не видел, что дева почти без чувств была – врывался в неё и врывался. Насиловал плоть юной жрицы. Был ненасытен и жаден. Его плоть таранила нежные глубины Ясновидицы, разрывая их и покрывая кровью брачное ложе...