– Вот только живем мы на мои деньги. А свои ты тратишь на колготки.
После этого разговора Дмитрий пропал на несколько дней. Вернулся довольный. Убрал загранпаспорт в сейф. Буркнул, что был в командировке. Вечером позвонил Мехмет, мужчины поговорили и в конце Дмитрий сказал:
«Еще раз спасибо, что помог со страховкой. Привет семье».
Сейчас она жалела, что не расспросила Дмитрия о тех событиях.
Елена перечитала сообщение.
«Только навредиш». Без мягкого знака. Как будто писал нерусский человек. Или кто-то специально показывал, что безграмотен, чтобы снять с себя подозрения. Неужели это шутка? «Розыгрыш» «серой дамы» и ее окружения? Елена в который раз набрала телефон мужа – отключен.
Телефон тренькнул. Пришло новое сообщение. Долго грузилось. Это оказалось видео. Муж с кляпом во рту беспомощно всматривался в экран близорукими глазами. Чья-то рука вынула кляп, и Дмитрий, заикаясь, проскрипел в камеру:
«От…от…отдай им все, что просят».
Картинка поползла вбок, мелькнула деревянная рама, за ним – город, потом камера переместилась вниз, на полу валялись разбитые очки. Видео остановилось.
Коровьев
Игорь Петрович не ждал звонка от Елены. Он взглянул на экран и осторожно покосился на жену: не видит ли? С тех пор, как потерял память после истории с похищением воткинской иконы и удара по голове, все стало не так. Икону удалось спасти, и они с Владимиром даже получили благодарность за содействие следствию и участие в розыске. Тогда в полиции восстановили его домашний адрес. Супругу предупредили, и Надя ждала его: стол накрыт, сама – красивая, в нарядном платье. И увидев любимое лицо, Коровьев сразу же все вспомнил. Почти все, как потом выяснилось.
Надя обняла мужа. Отстраненно, как ему показалось. Оно и понятно: он изменился, похудел, поизносился. Сколько месяцев его не было? Шесть? Или больше?
«Как дочь?» – спросил он срывающимся от волнения голосом.
«Юлька в школе, скоро будет. Я ей ничего не сказала про твое возвращение. Не знала – вспомнишь ли ее. Ты, наверное, голоден. Садись, я обед приготовила».
Надя указала мужу на стул и медленно опустилась рядом. Наконец заплакала.
«Ну-ну, я же здесь, – Коровьев гладил жену по волосам, прижимая к себе её голову. Она плакала навзрыд. А потом вскинула свои огромные мокрые глазищи и спросила:
«Ты помнишь, о чем мы говорили в последний раз?»
Он честно постарался вспомнить, но в голове крутилась лишь одна картинка: парк, и они, взявшись за руки, летят по кругу на цепочной карусели позади дочери, которой то ли восемь, то ли девять лет.
«Прости».
«Не помнишь… Ну, хоть имя дочери не забыл, и то хорошо».
«Ну что ты? Вы самые дорогие для меня. Не плачь. Все наладится, обещаю».
Но почему-то не налаживалось.
По утрам жена уходила на работу. Она служила в больнице медсестрой, и теперь Коровьев без конца сдавал разные анализы, ходил на обследования. Возвращалась Надежда поздно вечером. Раздевалась в темноте, ложилась в постель и отворачивалась к стенке. Коровьев прижимался к ней, а она, уже проваливаясь в сон, отвечала:
«Устала, сил нет!»
А утром Надя вставала свежая, цветущая. Коровьев тянулся к ней губами, но она отстранялась, вскакивала, торопливо пила кофе.
«Скоро увидимся: мне еще капельницу тебе ставить».
И убегала, оставив после себя запах дорогих духов.
«Наверное, я ей подарил», – думал Коровьев, но вспомнить названия парфюма не мог.
Он шел на работу в музей. Там память возвращалась к нему: Коровьев помнил всех авторов и их картины, техники написания, проблемы консервации и реставрации. Вскоре к нему обратились директор музея и представители духовенства: