Он даже не заметил, как закончилась церемония. Стоял у могилы и размышлял, пока жена не дернула его за рукав.

– Что это на тебя нашло? – спросила она. – Уставился, как кот на мышиную нору.

Борд вздрогнул и огляделся. На погосте уже никого не было, только они с женой.

– Так, ничего… Интересно…

Он очень хотел рассказать жене о своих опасениях, но раздумал. Жена умнее его. Ясное дело, спросит – тебе-то что за забота, закрыли склеп или нет? Пусть голова болит у ротмистра Лёвеншёльда.

«Да и вправду… мне-то что за забота?» – подумал Борд Бордссон и повернулся спиной к открытой могиле.

И они пошли домой.

Борд Бордссон почему-то не сомневался: как только отвернется от этого проклятого склепа, сразу же и думать о нем забудет.

Ан нет. Жена говорила без умолку: и гробик красивый, и надгробные речи – заслушаешься, и девочку жалела – надо же, как рано Господь прибрал бедное дитя. А муж только вставлял иногда словцо, иногда к месту, иногда не очень. Главное, чтобы жена не заметила, что он вовсе и не слушает, кто там и о чем говорил на отпевании. Нет, он, конечно, слышал ее голос, но приглушенно, как из-под пухового одеяла. «Нынче воскресенье, – думал он. – Может, каменщик и не захочет работать в выходной. Тогда ротмистр наверняка догадается дать могильщику далер, чтобы тот посторожил могилу. А если не догадается?»

И он даже не заметил, как начал рассуждать вслух.

– Надо было самому подойти к ротмистру Лёвеншёльду. Подумаешь, засмеют. Не засмеют! Дело нешуточное…

Борд Бордссон совершенно забыл, что рядом с ним идет его жена. Очнулся, когда она внезапно остановилась и уставилась на мужа.

– Все в порядке, – успокоил он ее. – Я все о том же… не выходит, понимаешь, из головы…

Жена не стала допытываться, что именно не выходит из головы супруга, и они двинулись дальше.

Борд Бордссон надеялся, что уж дома-то тревога рассеется. Так бы и случилось, если бы он взялся за работу, но какая работа в воскресенье? Работники поужинали и разошлись по своим делам. Он остался в гостиной один.

Назойливая мысль по-прежнему не давала покоя.

Даже сходил в стойло и почистил коня – надумал съездить в Хедебю и поговорить с ротмистром. Иначе кольцу не уцелеть – так он решил. Решить-то решил, а не поехал. Застеснялся. Вместо этого пошел к соседу, но у того были гости. И опять Борд Бордссон испугался насмешек, помялся, выпил предложенный стаканчик, промямлил что-то и вернулся домой.

Зашло солнце, и Борд Бордссон лег спать. Просплю до самого восхода и думать забуду о всяких глупостях – так он, наверное, решил. Но сна не было ни в одном глазу. Ему становилось все тревожнее. Он вертелся в постели так, что и жене не давал уснуть. Она потерпела немного, приподнялась на локте и спросила напрямую:

– Что ты вертишься, как уж на сковородке? Что тебе спать не дает?

– Да так, ничего… – как обычно ответил он. – Только вот не дает мне покоя одна штуковина…

– Ты это уже раз пять сегодня сказал. И что же это, интересно знать, за штуковина? То покоя не дает, то из головы не выходит. Со мной-то уж можешь поделиться. Глядишь, выговоришься и уснешь.

А и правда, подумал Борд Бордссон. Выговорюсь и усну.

– Да вот интересно… замуровали ли генеральский склеп? Или так он и будет стоять открытым всю ночь?

– Вот оно что! – засмеялась жена. – Так не ты один такой умный. Наверное, все, кто был на кладбище, об этом подумали. И что ж ты, спать теперь не будешь?

И ему сразу стало легче. Надо же – не он один!

Теперь наверняка усну.

Но где там! Устроился поудобнее, закрыл глаза – и тревога вернулась с новой силой. Ему чудились крадущиеся смутные тени чуть не у каждого хутора, и все они двигались туда, на кладбище, к оставленному открытым склепу.