Соображай, Елка! Она называла себя Елкой в сложные минуты отчаяния или важных внутренних переговоров с собой, впрочем, Елкой была не она сама, а ее альтер эго, – та, которая принимала решения за Елену Андреевну, подменяя и дублируя ее. Порой Елка включалась сама по себе, просто так, иногда сама Елена Андреевна начинала монолог, а Елка подключалась, выдавая совершенно спонтанные, неожиданные и подчас неприемлемые с точки зрения Елены Андреевны советы. Елка грубила, издевалась, ерничала, хамила и вполне могла расхохотаться глядя на труп в телевизионной криминальной хронике.

– Я убил, убил мама. Случайно, я не виновен, по сути, он сам упал… Нужно двести тысяч…

– Боже… – прошептала Елена Андреевна. Но у меня нет…

– У тебя есть, – сказала Елка. – Но мы их не отдадим.

– Мама, меня хотят отдать родственникам на расправу! Они хотят самосуд.

Елена Андреевна встала. Телефон дрожал в ее руках.

– Олег, что ты такое говоришь? Какой самосуд? Где ты? Скажи, я приеду сейчас. Ты в милиции? Я позвоню Геннадию Петровичу, он решит…

– Мама, я в доме убитого, – прервал ее Олег. – Никакого Геннадий Петровича. Тут следователь и родственники в соседней комнате. Они хотя…

В трубке что-то лопнуло, раздался резкий удар, потом крик, звон разбитого стекла, треск разрываемой ткани.

– Спаси! Родная! Спаси! – закричал Олег.

Елена Андреевна метнулась к шкафу, на ходу одевая теплые вещи. Несмотря на летнюю ночь, возможно ей предстояла долгая нервная прогулка.

“Куда бежать? Кому звонить?” – мысли накатывали одна на другую, разбиваясь о леденящий ужас происходящего.

Где-то внизу на улице завыла собака. Ляпнула дверь подъезда.

По её телу пробежала волна крупной, сотрясающей до основания дрожи.

Внезапно она остановилась у старинного серванта, набитого фамильным хрусталём, книгами, раковинами и безделушками из дальних путешествий. На второй полке, закрывая третий, четвертый и пятый тома Булгакова, стояла полароидная фотография, откуда, улыбаясь, смотрел Олег, ее единственный сын. Одной рукой его обнимал смуглый, чрезвычайно худой, жилистый человек, на шее которого висело ожерелье из пожелтевших зубов. Камера запечатлела их на входе в украшенный большими цветами вигвам, левее же из мрака ночи объектив выхватил танцующее племя: рослые мужчины, красивые обнаженные по пояс женщины и дети, взявшись за руки плясали вокруг гигантского костра, а выше, над ним, вплоть до самых звезд кружились мириады серебряных точек.

Олег – ученый, подумала она. Он далеко – на задании кафедры энтомологии, кажется, в Южной Америке. Или уже вернулся? Тогда бы позвонил. Недавно он прислал ей эту фотографию… она вспомнила конверт, выпавшее из него фото и краткое письмо. Но когда было, это “недавно”, – вчера или год назад?

Голос в трубке продолжал мямлить, но Елена Андреевна его не слышала. Все ее внимание сфокусировалось на этой фотографии, убрав из происходящего остальные детали, которые стали нерезкими, неважными, как-будто она смотрела на это фото в подзорную трубу или детский калейдоскоп.

– А вот и Олег, – сказала Елка.

– Мама! – снова заговорил телефон.

Его голос? Похож? Елена Андреевна не могла вспомнить в точности, как ни старалась.

– Это не он, – сказала Елка. – Разве ты не слышишь?

– А вдруг? Представь себе на секунду, что это он. Ведь голос похож.

– Тебе так кажется, потому что от страха ты плохо соображаешь.

– Мама, ты тут? Связь плохая, меня хотят вывезти за город, я не знаю куда. Только не сообщай в милицию, не звони туда! Обещай!

– Так ему и надо, – сказала Елка.

– Что? – спросила Елена Андреевна у нее. – Как ты можешь так говорить?