Наказывая меня за мои проделки, папа всегда был воистину безжалостен. Оценивая мои достижения – предельно скуп на похвалу. И улыбался по очень большим праздникам: когда возвращался из военных походов и из редких поездок в столицу или к друзьям. В такие дни он даже позволял себе потрепать меня по волосам…

Увы, мне этого не хватало. Нет, я не мечтала о пристрастности – стремление к справедливости, отраженное на гербе нашего рода[12], не обошло стороной и меня. Но вот так и не смогла понять, почему за пятнадцать лет, которые прошли со дня смерти моей мамы, нельзя было научиться улыбаться просто так…

Полная темнота, царящая на лестнице, мне не мешала – тоненькая ниточка сигнальной паутины, собственноручно протянутая от входной двери и до верхнего этажа башни года четыре назад, в истинном зрении[13]светилась едва заметным белым светом и неплохо освещала потертые каменные ступени. Поэтому до верхнего этажа Колокольной башни я добралась намного быстрее, чем смогла бы любая из моих служанок. И, отпихнув от двери вглядывающегося в темноту друга детства, заулыбалась. Однако поздороваться мне не удалось: Дирк, отлетевший к одной из бойниц, наморщил нос, оглядел меня с ног до головы и ехидно усмехнулся:

– Простите, баронесса, но в вашем возрасте бегать по замку с задранными до пупа юбками уже как-то неправильно, что ли…

Мое «доброе утро, Зубастик» умерло, еще не родившись. Дослушав фразу до конца, я свела брови у переносицы и, уперев кулаки в бока, грозно прошипела:

– Тебя что, давно не пороли?

– Давно, ваша милость, – захлопав ресницами, кивнул этот малолетний хам. И уточнил: – С тех пор, как я получил свой первый щит[14].

– И как давно это было? – приподняв бровь, грозно спросила я.

– О-о-очень давно…

– То есть месяц назад? В канун праздника Урожая?

– Ну, где-то так…

– Да-а-а!!! Действительно давно. Значит, твоя спина уже успела отдохнуть… И соскучиться по розгам…

– И ничего она по ним не соскучилась, ваша милость! – Дирк издевательски подчеркнул мой титул, посмотрел мне в глаза и, заметив мой взгляд, выставил перед собой ладони: – Я пошутил! Просто пошутил! Не надо, Мел!

– Значит, говоришь, «в моем возрасте»? – перейдя на истинное зрение, буркнула я. – Значит, говоришь, «баронесса»?

– Да Мел ты, Мел!!! – взвыла надежда и опора замка Орейн. Но было уже слишком поздно: я дотянулась до горящей на стене комнаты сторожевой печати[15], накинула на две белые нити тонюсенькую перемычку, и часть плетения, образующая печать Острого взгляда, поменяла конфигурацию.

– Это тебе за «возраст», «баронессу» и «вашу милость»… – дождавшись, пока в измененной печати перераспределятся потоки силы, пробормотала я. И, подумав, навесила на парня печать Малого сна. И влила в нее добрую половину своего резерва. А потом с интересом уставилась в глаза Зубастика.

Мгновенно ослепнув, Дирк вцепился рукой в стену и зашипел от злости. А потом криво усмехнулся:

– Не очень-то и страшно… Ну, похожу до конца смены, держась руками за стены. А когда спущусь вниз, все, наверное, пройдет…

– Ну, как тебе сказать? – ослепительно улыбнулась я и, присев на покрытую овчиной лавку, приготовилась ждать.

– Это еще не все? – видимо, поняв, что одной слепотой я решила не ограничиваться, спросил он. И душераздирающе зевнул.

– Я просто не люблю повторяться…

Следующие минуты две Дирк пытался рассуждать о возможностях одной слишком юной магини, не способной даже толком отомстить своему обидчику, и с ностальгией вспоминал о временах, когда обращение на «вы» в ее адрес вызывало более серьезные проблемы для «обидчика»: кровотечение из носа, проблемы с желудком или потерю сознания. Я внимательно слушала его разглагольствования, пытаясь почувствовать момент, когда руна Малого сна перебьет действие сторожевой печати. И, наконец, дождалась: запутавшись в очередном умопомрачительном аргументе, парень вдруг зевнул и потер ладонями лицо: