Он и шагу не может ступить, чтобы они не следили за ним, до дурноты осознавая, что он – их единственный мальчик. Тюдоров так мало: королева, которую ждет испытание родами, король, которого мучает ангина, так что он вздохнуть не может без боли, его старуха-мать, две девочки и только один мальчик. Их мало, и они хрупки.

Никто об этом не говорит, но нас, Плантагенетов из дома Йорка, так много. Нас называют «дьявольским отродьем», и мы действительно родимся дьявольски обильно. Мы богаты наследниками, старший из которых – мой кузен Эдмунд, набирающий сейчас сторонников и мощь при дворе императора Максимиллиана, а есть еще его брат Ричард, десятки родственников и кузенов. Кровь Плантагенетов плодоносна, семью назвали в честь Planta genesta, ракитника, который вечно цветет, растет повсюду, на любой, самой неподходящей почве; его нельзя выкорчевать полностью, даже выгорев, он возрождается и разрастается снова, следующей же весной – желтый, словно золото, хотя корни его уходят в чернейший уголь.

Говорят, что, если отрубишь голову Плантагенета, тут же встанет новый, как молодой побег. Наш род восходит к Фульку Анжуйскому, взявшему в жены водяную богиню. Мы все производим на свет дюжину наследников. Но если Тюдоры потеряют Гарри, им нечем будет его заменить, кроме ребенка, которого носит моя кузина в опустившемся тяжелом животе, ребенка, который стер с ее лица румянец и мучает тошнотой по утрам.

Раз уж принц Гарри – такая редкость, раз уж он их бесценный наследник, его надо женить, и Тюдоры поддаются соблазну испанским богатством, испанской властью и тем, что Катерина под рукой; послушная и полезная, ждущая вестей в своем лондонском дворце. Они обещают, что Гарри на ней женится, то есть все выходит, как она задумала. Я смеюсь в голос, когда муж, вернувшись из Лондона, сообщает мне новости; он с любопытством на меня смотрит и спрашивает, что меня так развеселило.

– Просто повторите! – требую я.

– Принц Гарри обручен с вдовствующей принцессой Уэльской, – отвечает он. – Но я не пойму, что в этом смешного.

– То, что она это задумала, а я и помыслить не могла, что они согласятся, – объясняю я.

– Что ж, я удивлен, что согласились. Им нужно будет дождаться разрешения и оговорить условия соглашения, и брак нельзя будет заключить несколько лет. Я думал, что для принца Гарри годится только самое лучшее. А не вдова его брата.

– Почему нет, если брак не был завершен? – рискую спросить я.

Муж смотрит на меня.

– Так говорят испанцы, весь двор об этом шепчется. Я не стал возражать, хотя своими глазами видел, что было в Ладлоу. Я знаю правду, но не знал, что сказать.

Вид у него робкий.

– Я не знал, что желает услышать Миледи мать короля. Пока она мне не велит, я ничего не скажу.

Моя кузина, королева Елизавета, молилась о том, чтобы ребенок, которого она носит, оказался мальчиком, чтобы проклятие, которое она произнесла в юности, в семнадцать лет, стало лишь словами, брошенными на холодный ветер, молилась, чтобы род Тюдоров не угас. Но легла рожать и родила девочку, никчемную девочку, стоившую ей жизни, – и младенец тоже умер.

– Мне так жаль, – мягко говорит мне муж, держа в руке письмо, запечатанное черным воском с черной атласной лентой. – Так жаль. Я знаю, как вы ее любили.

Я качаю головой. Он не знает, как я ее любила, я не могу ему рассказать. Когда я была девочкой и мой мир едва не разрушила победа Тюдоров, Елизавета была рядом, бледная и испуганная, как и я, но полная решимости: Плантагенеты должны выжить, должны получить долю от завоеваний Тюдоров; она решила возглавить двор Тюдоров, решила, что станет королевой и что дом Йорков по-прежнему будет править в Англии, даже если ей самой придется стать женой захватчика.