Рядом с ним сидел его секретарь – мистер Аткинсон – высокий широкоплечий молодой человек, тоже обладающий цепким внимательным взглядом, и тоже одетый почти как полковник. Вынув изо рта жевательную резинку, он теперь так же энергично вместо нее перемалывал бекон, омлет и тосты.

Напротив – мадмуазель Зейнаб Саад – богатая египтянка с тонкими чертами лица, возвращающая со своей служанкой из Парижа. Белое закрытое просторное платье скрывало фигуру, а белый платок полностью скрывал волосы. Служанка, одетая в черное, как и следовало ожидать, не села за общий стол, но, несмотря на настойчивое предложение стюарда, столовую не покинула, а, скромно притулившись в углу, как предмет мебели, тихонько наблюдала за происходящим.

Преподобный Джон Ромни – в черном костюме с галстуком, похожий на гробовщика, с супругой Сарой, тоже черной, как ворона, направлялись в Судан для миссионерской деятельности. Оба худые, с рубленными чертами лица, они сидели молча, выпрямив спины, словно проглотили аршин, и старательно пережевывали омлет. Челюсти у обоих двигались из стороны в сторону, как у пасущихся овец.

Два молодых француза – Гастон Лепонт и Морис Верт, представленные как археолог и поэт, тоже жевали молча. Казалось, они были чем-то расстроены. Грегсона удивила здесь эта парочка: что такой публике делать в первом классе?

Общий разговор за столом не клеился. Если бы не редкие просьбы передать соль, можно было подумать, что здесь собрались глухонемые.

– А что вас так заинтересовало в египтологии, мистер Грегсон? – вдруг нарушил общее молчание полковник Уотсон, отодвинув тарелку.

Грегсон отметил про себя, что не услышал американского акцента, и улыбнулся в ответ:

– То же, что и всю остальную публику: тайны!

– Копаться в чужих тайнах опасно. Погибший на днях лорд Карнарвон – тому пример. Не следовало бы ему вскрывать гробницу фараона.

– Но публика любит чужие тайны и даже готова платить, чтобы их узнать. С этого и живут журналисты и газетчики, – подхватил Грегсон. – А также писатели.

– И шпионы, – вдруг заметил секретарь, бросив на Грегсона оценивающий взгляд. Полковник вскользь искоса взглянул на своего секретаря и легонько похлопал его по руке. Потом, в упор глядя на Грегсона, заметил:

– Да, люди любопытны, как мартышки, и очень любят лезть не в свои дела.

– Проклятие фараонов постигнет их за это, и кара не замедлит пасть на дерзкие головы, – вдруг подключился к беседе поэт. – Зачем невежественные люди, словно мотыльки на огонь, лезут в то, что им понять не дано?!

– Глупости! – громко заявила мадмуазель Саад. – Не существует никакого проклятия фараонов. Это все суеверие и чепуха.

Говорила она по-английски с сильным французским акцентом.

– Вы атеистка? – насмешливо изрек преподобный. – Я не ожидал такого от мусульманской женщины. Я думал, уж они-то должны знать свое подобающее место.

Мадмуазель Саад смерила его презрительным взглядом:

– Я современная образованная женщина, воспитанная на арабской и на мировой французской культуре. А ваши нелепые проповеди устарели уже на несколько веков, если не тысячелетий. И я очень сомневаюсь, что суданские негры сильно в них нуждаются.

Преподобный покраснел, вытянул над столом руку в сторону мадмуазель Саад и гневно произнес нараспев:

– «Женщина безрассудная, шумливая, глупая и ничего не знающая садится у дверей дома своего на стуле, на возвышенных местах города, чтобы звать проходящих дорогою, идущих прямо своими путями: «Кто глуп, обратись сюда».

Жена преподобного расплылась в улыбке и скрипучим голосом прокаркала: