Придурок ты, Осадчий! Идиот, каких ещё поискать! Как будто событий прошлого тебе не хватило!

Предавший раз, предаст и дважды. 

|  ЯРОСЛАВА  |

Странно, что меня опять склонило в сон. 

Не открывая глаз, протянула руку в сторону и наткнулась на скомканную, хлопковую простынь. Не помню, когда Пашка ушёл, а значит, так и уснула у него на руках. Удивительным образом на меня действует местный климат! 

Комната погружена в темноту. Тишина какая-то неестественная, как на дне моря. Давит. Настораживает.

Свешиваю ноги с постели и звук, что доносится из недр дома, заставляет меня поменять своё мнение. Уж лучше бы было тихо.

Опять Пашкин стон! Громкий, протяжный. Колющий сердце. Бьющий по мозгам! 

Кобелина! Быстро же он переметнулся на ту сторону! 

Удобно устроился. Не тут, так там получает сладенькое! 

Да будь он проклят со своей юной стервозиной! Козёл! 

Выбегаю на балкон, заткнув уши руками. Пусть лучше духота, окутавшая виллу плотным кольцом после ливня. Лучше, так, чем слушать, как им хорошо... вмес... 

- А это ещё что? - прищуриваюсь, чтобы получше разглядеть женскую фигуру, дрейфующую посреди бассейна на огромном надувном матраце.

Алина? Это Алина!!! Твою мать! А кто же тогда с Пашкой? 

Выругиваюсь словами, которых никогда себе не позволяла. И мчусь на звуки мужского голоса, даже не задумываясь о том, как это выглядит со стороны и что я скажу, когда ворвусь к нему и одной из его потаскушек в самый разгар "событий". 

Бабник паршивый! Как будто нельзя на стороне эти дела мутить! Или специально? Унизить меня хочет ещё больше! 

Врываюсь в его комнату, как полицейский к вору. Саму уже трясёт. Слёзы из глаз горным реками. 

- Ты! Похотливая свинь... Паша? Паша, что с тобой? Пашенька! 

Кидаюсь к полуобнажённому мужскому телу, скрученному посреди широкой кровати в неуклюжей, странной позе.

- Уйди, Ярослава! - простанывает эти слова и хватается за свою руку, ту, которую украшает старый, корявый шрам.

- Паш... - Обвиваю его пледплечье ладонями. Слёзы градом. Дыхание сбивается, превращаясь в серию коротких замыканий. - Пашенька, рука, да? Чем тебе помочь? Чем, скажи! 

- Ампулы... "Мидокалм"... Ясе-чка... - его крутит от боли. Каждое слово сквозь зубы. Через силу выдаёт. 

- Сейчас. Я сейчас, Паш! - спрыгиваю с кровати, кружусь по комнате, - где они?

- В ящике... Сзади тебя. 

Господи! Да у него тут целый "боекомплект" обезболивающих. Причём, достаточно сильных, включая гормоны и стероиды. 

- Сейчас, потерпи Паш, сейчас... - Быстро набираю шприц, руки трясутся, как на первых практических уроках в мединституте.

- Давай мне.

- Я сама. Расслабься. - Аккуратно ввожу лекарство в плечо Павла и прижимаю ватку. Тыкаюсь вспотевшим лбом в его рельефный трицепс. И никак не могу остановить свои судорожные всхлипы. Поглаживаю сильное, жилистое предплечье в зоне шрама. Сердце сжимается от жалости. 

- Какие у тебя ручки нежные. Всадила так, что я даже не почувствовал. - Всё ещё морщится от боли, но уже хотя бы улыбается, пусть и кривовато. 

- Перед тобой дипломированный врач-психиатр, между прочим. - Поглаживаю ёжик на его голове. Как он вспотел! Не пойму, почему у него такие адские боли. 

- Я знаю. Знаю, что ты всё-таки поступила тогда... - Разворачивается ко мне и прижимается к губам нежным, лёгким поцелуем. 

- Откуда у тебя этот шрам? И почему такие боли?

- Неправильно сросшийся перелом. Оперировать нужно, хватит тянуть.

Чувство недосказнности между нами наросло, как огромный, водяной пузырь, отталкивает в разные стороны, отдаляет друг от друга. А если я признаюсь ему в том, что на самом деле произошло в вечер моего выпускного? Что будет, если этот пузырь лопнет?