– Как?

– Слушай. Они в обеденный перерыв трахались, тетка эта крановщица, а ее любовник – подкрановый. Оба в браке, но не друг с другом, как ты понимаешь. И вот одна, но пламенная страсть сразила их – и в обеденный перерыв, когда рабочие потащились в столовку, он решил, что пора ему побыть сверху. А тут срочно нужно было перенести груз, и бригадир полез на кран в поисках крановщицы. Ну и застал их в процессе, не удержался и по матушке распатронил обоих, а даму возьми да и заклинь. Вот так-то.

– Этого быть не может!

– Рыжий проснется – сам у него спросишь, вся больница ржала, бегали смотреть на них.

– А врачебная тайна?!

– Спятил? Да кто ее соблюдает, где ты такое видел?!

Парень улыбается, потом начинает хохотать, хватаясь за ушибленный бок. Долго до него доходит.

– Ты чего?

– Ох… черт, больно смеяться, как представил себе все эту сцену… А что потом было?

– Не знаю. У таких историй, как правило, продолжения не бывает.

– Почему?

– Потому что люди утрачивают иллюзии, а любовь – самая большая иллюзия. Вот так придумают себе определенный образ, потом встречается объект, внешне подходящий для этого образа, и все, происходит химическая реакция. А когда истина становится очевидной, тут любви и конец. Потом снова находится кто-то, к кому можно приспособить образ, – и все заново. Но это в лучшем случае.

– А в худшем?

– А в худшем люди просто живут вместе, абсолютно чужие друг другу, даже спят вместе – просто так. А иной раз и постель не повод для знакомства… по-всякому бывает, какая разница? Лично меня не устраивает ни один из вариантов.

– Ты ждешь возвышенной любви?

– Я ничего не жду. Просто живу.

– Устрица тоже живет.

– А с чего ты взял, что мы с тобой чем-то лучше устрицы? Только из-за более сложно устроенного организма? Так это по-любому не наша с тобой заслуга.

– Но чего-то тебе хочется?

– Да. Но я об этом не хочу говорить. Я жрать хочу, а ты?

– Да. Знаешь, ты слишком сложно видишь мир.

– Кто знает, как видит его устрица.

– А при чем тут устрица?

– Она тоже небось видит мир, но мы никогда не узнаем, что именно она видит. С людьми в этом плане проще – можно спросить. Жаль только, что мы ленивы и нелюбопытны.

– Но ведь не все?

– Не все. Вот Рыжий, например, идеалист. Правда, умеренный, иначе его невозможно было бы выносить. Нет ничего более страшного, чем фанатики, а идеалисты – тоже своеобразные фанатики.

– Я никогда не смотрел на эти вещи под таким углом…

– Лучше трескай борщ.

Он ест, осторожно двигая челюстями. Его лицо отсвечивает всеми цветами спектра, а вокруг глаз – черные круги. Да, еще неделю ему нельзя появляться на улицах. Интересно, что же с ним произошло? Так, это не мое дело. Думаю, мне лучше ничего об этом не знать.

– Я скоро уйду, не беспокойся, – говорит он.

– Я не беспокоюсь, да и уйдешь ты не скоро, потому что от твоей вывески трамваи шарахаться будут. Как минимум неделя еще, а то и больше. Да не парься, ты мне не мешаешь. Единственное, о чем прошу, – не попадись на глаза соседям, а потому – не поднимай жалюзи.

– Хорошо.

– Иди, отдыхай.

Я мою посуду и иду в спальню. Рыжий даже не пошевелился при моем появлении. Устал, бедняга. Небось опять пьяные порезались или наркоманы передоз словили. Самое бесполезное дело – приводить в чувство наркоманов. Сизифов труд, потому что эти ребята слегка оклемаются и снова принимаются за старое. Я бы их и вовсе не лечила, и пускай там Гиппократ что хочет, то и говорит. Пусть бы подыхали под заборами, все равно от них пользы нет, еще и заразу распространяют.

– Ты куда это?

– По магазинам пробегусь. Спи, Рыжий.