– Погоди, Птичкина, ты меня запутала. Так они в племени или в Европе? И причем тут Грета Тумберг?

Уже начав поглаживать вздутую эрекцией ткань, рука остановилась. Потом поднялась и щелкнула пальцами, привлекая мое внимание. Магия члена под бордовыми боксерами рассеялась, и я резко подняла глаза.

– А?

Профессор вздохнул.

– Я спрашиваю, Птичкина, причем тут Альфред и Грета Тумберг? И какое отношение эти двое из ларца имеют к египетским иммигрантам? Которые в Европе. Или… в племени? Ты серьезно думаешь, что вся эта безумная чехарда похожа на научный доклад, достойный завтрашней конференции?!

Из меня словно воздух вышел – обмякнув всем телом, я уселась на собственные пятки и колени и закрыла глаза, понимая, что полностью потеряла ориентацию.

– Я сдаюсь, – призналась, трогая ладонями горящие щеки.

– Я жду, – в тон мне ответил Максим Георгиевич.

Всё ещё с закрытыми глазами, шумно сглотнув, я потянулась рукой к пуговицам на рубашке. Одну за другой я расстегивала эти маленькие пуговички, чувствуя на своей коже его взгляд – гладящий, прожигающий… профессиональный. В какой-то момент мне показалось, что я услышала стон – короткий и будто бы задушенный.

Вряд ли – тут же одернула себя. Выдаешь желаемое за действительное, и только. Станет он стонать от того, что кто-то рубашку снимает…

Боже мой, я действительно это делаю! Действительно снимаю эту чертову почти-прозрачную рубашку, стаскиваю ее, расстегнутую, с плеч и позволяю упасть на кровать, оставаясь в одном только лифчике!

Это всё равно что у доктора в кабинете! – пыталась успокоить зачинающуюся в груди панику. Он ведь профессионал, он таких, как ты, каждую ночь по две, а то и по три видит!

Осторожно, по одному, я приоткрыла глаза… и чуть не вскрикнула – нет, это не всё равно что «у доктора в кабинете»! Доктор не смотрит на вас так, будто сожрать готов, не сжимает одной рукой кромку дивана, а второй – собственный член, рвущийся из-под боксеров!

– Уберите руку! – вырвалось у меня. Как-то интуитивно я вдруг поняла, что он близок к тому, чтобы всё это закончилось – уж слишком тяжело вздымалась его грудь и слишком расширены были зрачки, нацеленные на мой белоснежный лифчик.

Поморгав, профессор медленно снял левую рука с дивана, укладывая ее на живот.

– Не эту! – люто краснея, поправила я, кивком указывая на его пах.

Вторая рука неохотно разжалась, отпустила бордовый холм, и Максим Георгиевич наконец выдохнул, с трудом успокаивая дыхание.

– По-моему… нам… не мешало бы выпить, – произнес он почти ровным голосом. – Мне, во всяком случае.

Я оцепенело кивнула, соглашаясь с ним.

Встав и подтянув расстегнутые штаны, чтоб не свалились, он прошел деревянным шагом к двери и склонился над маленьким холодильником для напитков.

– Чёрт, одно пиво… – пробормотал, изучая его содержимое. – Я не пью ваше грёбанное пиво…

Немного придя в себя без его жаркого взгляда на мне, я крякнула, привлекая к себе внимание.

– Вообще-то… есть еще кое-что…

Закрывая грудь руками, слезла с кровати, бочком-бочком обошла его и скрылась в ванной комнате, куда утащила ранее свою дорожную сумку.

Нет, я не алкоголик. Но от мысли, что я сейчас заглушу свою нервозность доброй порцией мартини, который успела прикупить в Дьюти-фри, у меня буквально затряслись руки.

Вот она голубушка! – с ликованием в душе я вытащила на свет высокую, темную бутылку с белой наклейкой.

– Стаканы есть? – наблюдая за мной от двери, по-алкоголически быстро спросил Максим Георгиевич. И сам, не дожидаясь моего ответа, шагнул в глубь комнаты, к маленьком столику, сервированному для кофе – откуда вернулся через секунду с двумя простыми, стеклянными стаканчиками, какие можно найти в любой уважающей себя гостинице.