«Мне приснился кошмар», – выпаливала Ло на одном дыхании, в следующую же секунду умоляя сестру не рассказывать никому о случившемся. У Би не хватало духу сказать, что родители знают: кто, как не они, занимаются стиркой? Сестры меняли вместе белье, Ло подмывалась, и Би укладывала ее в постель. Она безуспешно пыталась докопаться до того, что так сильно пугает сестру. Как-то, лежа в чистой постели, Ло посмотрела на Би расширенными от страха глазами и спросила, боится ли она непознанного – того, что может случиться с ней. Би ответила: «Нет». Она верит лишь в то, что видит и знает.

Ло хочет быть писательницей. Би терзает мысль, что у сестры, возможно, никогда не будет шанса поделиться с другими своими историями.

Би медленно, нетвердыми шагами идет в безлюдную больничную часовню. Придавленная горем, падает перед алтарем и крестом и рыдает.

– Я сделаю все что угодно, – твердит она в пол. – Все что угодно.

Она лежит, залитая слезами. Глаза воспалены, кожа вокруг губ и носа саднит.

– Боже, – шепчет Би снова и снова, снова и снова. – Боже, я сделаю все что угодно. Пожалуйста, Боже…

И Он приходит.

Я просыпаюсь с чувством приближения бури. Ощущаю ее не в воздухе, а своими ноющими косточками. Сквозь занавески пробивается солнечный свет. Посоветуй я кому-нибудь взять с собой зонт, меня посчитают безумной, поскольку, раздвинув шторы, я не вижу на небе ни облачка. Но тело никогда не лжет, и дождь начинается, как только я доезжаю до вокзала.

– Черт!

Я медленно поднимаю взгляд от колен и разжимаю кулаки. Водитель такси наклоняется вперед, всматриваясь через лобовое стекло в свинцовую завесу над головой. Я достаю из кошелька несколько банкнот, отдаю их таксисту и выхожу из машины. На кожу падают холодные капли. Секунды спустя дождь переходит в настоящий ливень, но я, не успев промокнуть, заскакиваю в автоматические двери здания вокзала и уже там оборачиваюсь посмотреть на менее везучих людей, разбегающихся в поисках укрытия.

– Чтоб тебя, – бормочет ввалившаяся чуть погодя промокшая насквозь женщина. Она тащит за собой двух несчастных малышей, мальчика и девочку. Мальчонка плачет.

Я смотрю на электронное табло на стене. Поезд придет через десять минут, без задержек. Я испытываю облегчение, никак не связанное со своевременным отбытием со станции. Закрыв глаза, представляю постель, из которой с трудом вытащила свое ноющее тело, и скомканные на ней простыни, ждущие меня.

Поворачиваюсь и натыкаюсь на каменную грудь мужчины. Или парня. Затрудняюсь определить его возраст. Он может быть как старше, так и младше меня. Парень смотрит мне в лицо, и его глаза слегка расширяются.

– Я знаю тебя? – спрашивает он.

На его бледном лице лихорадочно краснеют щеки. Под карими глазами пролегли темные круги, словно он давно забыл, что такое сон. На голове сальная шевелюра из черных завитков. И сам он ужасно худой. Я никогда не видела его раньше, и мне все меньше нравится упертый в меня взгляд, поэтому я обхожу парня, ничего не отвечая. Ошибся, и ладно.

– Я знаю тебя, – бросает он мне в спину.

Я присоединяюсь к собравшейся на платформе толпе. Ненавижу предпосадочную сутолоку, нетерпеливых людей, пренебрегающих сидячими местами, предназначенными для ожидания. Дерганые пассажиры окружают меня со всех сторон, задевают плечами и локтями. Я сжимаю губы, прикрываю веки и потираю друг о друга ладони. «Обожаю» терять выходной ради посещения врача и постановки бестолкового ежегодного диагноза: «еще трепыхается».

– Кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее…