Мне все равно пришлось бы снять с себя рюкзак, перед тем как сесть на стул. Я потянул за веревки, но ничего не произошло, они словно спаялись с моими плечами. Вертеться угрем, чтобы избавиться от обузы, не хотелось. Я просто взял со стола нож и перерезал веревки, после чего спокойно развязал суму и достал коробку.

– Откройте ее сами, – сказал губернатор, отказываясь брать коробку. – Мое первое правило: никогда не прикасаться к незнакомым артефактам.

– Но миска безобидна, – возразил я, распечатывая картон. – Люди маркиза Ори…

Губернатор прервал меня решительным жестом:

– Нам придется долго общаться, сударь, и это – первый урок. Если вы видите якобы безобидный предмет, о котором некто думает как о могущественной реликвии, то не называйте его безобидным, пока не узнаете, кто именно о нем так думает. Мысли некоторых существ изменяют вещи. Маркиз Ори всегда плохо учил своих людей, а я учу хорошо. Вы скоро почувствуете разницу.

Слова настораживали, но я, не споря, показал глиняную миску губернатору. Он сухо кивнул и, больше не говоря о ней ни слова, сел во главе стола. Я примостился на предложенный стул, стоящий очень далеко от места собеседника.

Сначала мы ели в полной тишине. Губернатор в основном пил вино, я же налегал и на вино, и на еду, и даже на обычную воду. На полу между окнами стояли старинные часы. Я посматривал на желтый циферблат: прошло минут двадцать, прежде чем мне удалось насытиться.

Губернатор одобрительно следил за мной. Когда я откинулся на спинку стула, показывая, что в целом закончил трапезу, он с удовлетворением произнес:

– У вас хороший аппетит, сударь. Это доказывает вашу храбрость. Невзирая на все происшествия, вы не замкнулись в себе. Просто отлично. Храбрость вам скоро понадобится.

Никому не понравится, если он услышит, что ему скоро понадобится храбрость. Это означает опасность, а опасностями я уже сыт по горло.

– Храбрость и честность, – задумчиво продолжал губернатор, изучая темное вино в изящном бокале. – Любопытная комбинация. С таким я еще не встречался. Честность – особенно хорошо. Когда вы поймете, с кем имеете дело в Лиме, то кое-кому не поздоровится…

Я молчал, с тревогой слушая хозяина ратуши.

– Вы когда-нибудь ненавидели, сударь? – внезапно спросил он. – У вас были или есть настоящие враги? Такие, что когда вы думаете о них, дыхание становится холодным, а сердце замирает от гнева? Такие, что когда вы вспоминаете их лица, хочется обратить их в камень и прибить над бездной вулкана, чтобы всплески магмы век за веком облизывали их? Вы просто человек… но вдруг, вдруг испытывали что-то подобное?

– Не припоминаю, – ответил я, изумленный подобной речью. – Даже нет. Точно не испытывал.

– Ну а в детстве, когда, например, вас кусала оса? – продолжал допытываться губернатор, сверкая темными глазами. – Вы не делали ничего предосудительного, даже не видели эту осу, и вдруг – подлый укус! Разве вы не чувствовали гнев? Ребенок ведь часто гневается даже на неодушевленные вещи, приносящие ему боль, а на осу, наверное, и подавно.

– Может быть, и чувствовал, – пожал я плечами. – Только уже ничего такого не помню. Помню только один случай. Мой друг начал рассказывать моей же девушке обо мне гадости, чтобы переспать с ней. Я был зол тогда. Очень зол. Но это длилось недолго.

– Вспомните это чувство! – Губернатор наставил на меня указательный палец. – Вспомните и усильте многократно. А потом умножьте на двести лет! Да так, чтобы каждый год тоже разогревал этот гнев! Вспомните, и вы поймете меня!