До возвращения еще часов пять, может, шесть, точнее не определишь, часы потырили гадские партизаны. Вместе с зажигалкой. Даже костра не развести, чтоб слегка отогреться. Хорошо все-таки, что он не абориген и тут не навсегда.

Куда деваться? Добраться до леса, вырыть там берлогу в снегу и подождать, пока сработает чип, надеясь не застудить себе внутренности? А то неохота по возвращении кровью писать. Если будет оно, это самое возвращение. А то ведь начудил что-то Валентин с подарочной картой. Погорячился. Может, даже семейный бизнес под угрозу поставил. А если так, то папаша может что-то там сбить в настройках и, вместо того чтоб вернуть на исходную, отправит его чип куда-нибудь миллиарда на четыре лет назад, когда еще наша галактика из газопылевого облака только формировалась, а планеты Земля не существовало в природе. Нет, такие мысли надо гнать от себя каленой метлой и поганым железом, тем более что за такие «ошибки» наказание серьезней будет, чем просто за сам факт передачи или потери карточки. Все будет хорошо, чип сработает и вернет его обратно. Надо только пережить оставшееся до возвращения время.

Таки отрыть берлогу? Или все-таки спуститься к озеру и посмотреть, что ж все-таки с поездом станет? До события-то часа два-три, не больше. Второе – оно лучше, конечно, Только одеждой, хоть какой, надо разжиться. Или просто достаточно большим куском тряпки, в которой можно проковырять дыру для головы и накинуть на плечи, как пончо. Без нее протянуть будет весьма затруднительно. Он прижал к телу обрез. Хотел достать и проверить патроны и ход затвора, да плюнул, решил не морозить руки о железо.

А это что там такое? Ему показалось, что вдалеке, в паре километров, мелькнул огонек. Жилище?

– Ну, тогда извините, ребята. – Он снова прижал к телу обрез, чувствуя его весомую холодность. – Считайте, что на полушубок, одеяло или шкуру звериную вы попали. И еще на еду какую-нибудь. Раз уж тут такие правила. Как это у большевиков называлось? Экспроприация? А что, красивое слово. Честнее было б назвать грабеж или разбой, но если ради великого дела… А какое дело может быть более великим, чем спасение собственной шкуры? – Он поймал себя на том, что говорит вслух.

«Черт, да это истерика почти, – понял Андрей. – Отягощенная словесным поносом. А он-то думал, что „демотиватор“[2] с ветераном Великой Отечественной и подписью „Он выжил там, где ты не протянул бы и дня“ – это гипербола. И метафора заодно. Нет, вполне себе реальность. Слава богу, не захотел на блокаду Ленинграда взглянуть или на мясорубку под Прохоровкой[3]».

Огонек приближался. Он не был похож на гостеприимный свет, льющийся из окна деревенской избы. Скорее костер. Неужели такой же, как в деревне, недалеко от места его «высадки»? Разожженный белочехами, чтоб лучше видеть экспроприируемое добро? Тогда урвать себе что-то будет ой как сложно. Или наоборот. Под шумок? Ладно, и вторую серию словесно-мысленного поноса пора заканчивать. Брать себя в руки и действовать. Тем более огонек начал разрастаться и обретать формы. И формы эти Андрею совсем не понравились.

На плато рядом с нагромождением камней горело несколько очагов. Около них, не обращая внимания на пронизывающий ветер, суетились люди в широких длиннополых одеждах и высоких шапках с загнутыми полями. Шуровали в огне палками, подбрасывали пучки травы, сгорающие ярким пламенем. К некоторым очагам выстроились очереди из людей со свертками в руках. Дождавшись своей очереди, они складывали эти свертки у очага или кидали прямо в огонь. Некоторые поливали землю вокруг молоком или кумысом, или что у них там было. Неподалеку группа юношей водила хоровод вокруг покосившейся каменной бабы с грубо высеченным лицом.