Муж Шурочки, красивый, молодой и сильно пьяный мужчина, вину свою не признавал и громко кричал матерную непотребщину. Когда его увели, Морозов присел на лавку возле Шурочки, чтобы утешить. Присел, да так и не смог от неё отойти. Он потом ещё долго представлял себе, как она, избитая, рыдающая, бежала по тёмным улицам к телефонной будке, чтобы вызвать милицию. Потому что мобильных телефонов раньше не было, и даже в квартирах не у всех были телефоны домашние.

У Шурочки не было ни домашнего телефона, ни квартиры, потому что жили они в семейном общежитии: длинный широкий коридор, а по обе его стороны – тринадцатиметровые комнатки (на одну семью) без всяких удобств. Удобства, – туалет с кабинками и большая общая кухня с газовыми плитами, – находились в конце этого гулкого коридора. Душевой не было тоже. Мыться все жильцы окрестных домов ходили по субботам в баню, где им опять приходилось стоять в длинной очереди, мужчинам – в своей, а женщинам – в своей…

И вот теперь Шурочка сказала Морозову, что пришло время «прочь». Сказала и со значением посмотрела на него, и он кивнул, потому что давно ждал от неё этого. Морозов вообще был молчалив, и близкие старались не донимать его разговорами. Что с писателя-фантаста возьмёшь? Он же всегда в творческом процессе, всегда погружён в обдумывание своих миров.

Зато сын Михаил переспросил, ещё не принимая слов матери:

– Прочь? Ты уверена, мама?

Как все учёные, он был сосредоточен на работе, не слишком вникая в бытовые и психологические проблемы семьи. Морозов был убеждён, что сын даже не заметил увеличение пенсионного возраста в стране, не задумываясь ещё ни о какой пенсии.

– Да, сынок, пришло время. Теперь уже окончательно. Больше так жить нельзя, – подтвердила Шурочка и опять посмотрела на Морозова.

– Да, – согласился Морозов и покосился на невестку. – Как, Галя?

– Я согласна, Пётр Гаврилыч. Если все так считают, – ответила невестка, перевела взгляд на детей и спросила у них: – Вы согласны?

– Да, мама, – сказала Леночка ещё гундявым от слёз голосом.

– Конечно, мама! – с энтузиазмом откликнулся Борька: внуку было интересно, к тому же от своего времени он не ждал для себя ничего хорошего.

– И потом, дети, – опять заговорила Шурочка напряжённо-весёлым голосом. – Я чувствую, что здесь скоро начнётся глобальная атомная война. Я всегда толстею перед войнами, вы же знаете. И посмотрите, что творится со мною сейчас?

Для близких этот довод был решающим. Когда Шурочка говорила о своей внешности и, особенно, о фигуре, с нею лучше было не спорить, а соглашаться сразу.

Морозов вышел из-за стола. Сказал всем:

– Тогда собирайтесь. Отправимся глубокой ночью, когда людей на улицах не будет. И машин на дорогах станет меньше.

В дверях кухни он обернулся и кивком позвал сына, чтобы обсудить с ним детали маршрута.

Миша, уже поднимаясь, растерянно глянул на жену.

– Жду тебя, будем отбирать вещи, – сказала Галя.

****

Галина Морозова хотела бы держаться подальше от базара социальных сетей: они уже достали её.

Мучительно гоняясь за лайками, она словно и не жила даже, а только изучала, у кого сколько лайков, и терялась в догадках: «Почему так и какие ещё нужны тэги?» Опять смотрела, искала, пытаясь понять: «Почему не лайкают и чего этим френдам ещё надо?» Она расстраивалась, мучилась, становясь завистливой и злой, и ожесточаясь всё больше.

Без признания френдов жить стало неинтересно и тоскливо. А ведь она помнила то время, когда вечерами, после рабочего дня в бухгалтерии, готовила серию из шести вышивок для выставки и не сидела в соцсетях – ей это даже в голову не приходило. И она была счастлива! Счастлива своим увлечением, своим талантом, своей незаурядностью. Ей казалось тогда, что таких, как она – больше на свете нет.