– Я всегда неловко себя чувствую, критикуя внешность других… Слушай, Нижний, ты ведь когда-то работал у мясника?

– Верно.

– Может, ты бы смог тогда показать людям, как разрезать этих ублюдков?

– Зачем это тебе понадобилось? Хочешь сделать из них сосиски?

Кое-кто рассмеялся. Они были готовы смеяться чему угодно теперь, когда драка была окончена и их почти наверняка ждало жирное вознаграждение.

– Сосиски плохи тем, что ты никогда не знаешь, что в них положили, – сказал Клевер. – А я хочу, чтобы ни у кого не оставалось никаких сомнений. Разложи их так же, как они устроили с теми бедолагами в деревне. Может, мы не говорим на языке шанка, но головы на деревьях будут понятны на любом языке. Да, и заодно кинь несколько штук в тот мешок, показать Стуру.

Хлыст уныло вздохнул:

– Хочешь порадовать девчонку – тащи ей букет цветов. Хочешь порадовать короля Севера – тащи мешок с головами.

– Наблюдение грустное, но от того не менее верное, – отозвался Клевер.

– А мне цветы не по вкусу, – заметила Шолла.

– Вот как?

– Никогда не понимала, в чем смысл их дарить.

– А нет никакого смысла. В этом и смысл.

Девушка склонила голову набок, явно задумавшись.

Нижний хмуро глянул на трупы плоскоголовых, поигрывая секирой и прикидывая, с чего начать.

– Никогда не думал, что стану тем, кто набивает мешки головами.

– Такие занятия никто не выбирает по доброй воле, – ответил Клевер, снова раздувая щеки. – Однако не успеешь оглянуться, и ты уже на этой чертовой дорожке.

– Она приходит в себя.

– Хвала мертвым! – услышала Рикке голос отца, прорывающийся сквозь шипящую черноту. Она застонала и вытолкнула изо рта пропитанный слюной штифт. – Но это уже четвертый раз за эту неделю.

– Припадки становятся все хуже, – прохрипела Рикке.

У нее ныли зубы, голова раскалывалась. Она разлепила один глаз, потом другой. Над ней стояли Изерн и ее отец, озабоченно глядя на нее.

– По крайней мере, на этот раз я не обделалась.

– Чтобы гадить, ты должна сперва есть, – отозвалась Изерн, как всегда, с каменным лицом. – Что ты видела?

– Я видела реку, полную трупов.

Покачивающихся в воде, переворачивающихся, одни лицами вверх, другие лицами вниз.

– Я видела двух стариков, которые сражались на круге, и двух молодых женщин, которые держались за руки под золотым куполом.

В позолоченной пустоте все еще звенели отголоски аплодисментов.

– Я видела знамя с изображением глаза, водруженное позади высокого кресла.

И в кресле кто-то сидел… кто это мог быть?

– Я видела старуху… – Сморщившись, Рикке прижала ладонь к левому глазу, который был горячим словно уголь, и содрогнулась своему воспоминанию, еще мерцавшему на внутренней стороне век. – Ее лицо было сшито золотой проволокой. Она говорила со мной…

Изерн тяжело опустилась на корточки.

– Я знаю, кто это.

– Ты уверена? – спросил у нее отец Рикке.

– Такое лицо трудно с чем-то спутать, верно? Она ведьма. – Изерн взялась за свисавшее с ее шеи ожерелье из рун и фаланг человеческих пальцев и крепко стиснула, так что ее татуированные костяшки побелели. – Это женщина, которую сильно любит луна, или, может быть, сильно ненавидит.

Никогда прежде Рикке не видела, чтобы Изерн-и-Фейл чего-нибудь боялась. Это заставило ее саму ощутить страх – еще больший страх, чем обычно.

– Это ведьма, которая возвратилась из страны мертвых.

– Никто не может уйти от Великого Уравнителя, – пробормотал отец Рикке.

– Уйти не может. Но говорят, есть такие, кого… – голос Изерн упал до царапающего шепота, – …посылают назад.

Она наклонилась ближе, вцепившись в плечи Рикке жесткими пальцами: