Действительно, среди демократологов, заявивших о себе в 30-40-е годы заметными исследованиями, мы практически не видим ни журналистов, ни крупных политиков. Были, конечно, исключения, как, например, Гаролд Икее, занимавший крупные посты в администрации Франклина Рузвельта и выпустивший в 1934 году книгу «Новая демократия»[109], или Эмери Ревеш, издатель и видный общественный деятель (кстати сказать, имевший экономическое образование), который написал две вызвавшие резонанс книги, посвященные мировой федерации демократических государств[110]. Уолтер Липпманн, популярный политический обозреватель, был философом, и его исследования, в которых рассматривались проблемы демократии, – это работы философа и социолога, а не журналиста[111]. Большинство же демократологов принадлежали к плеяде университетских профессоров. Одни были философами, как Джон Дьюи[112], Ральф Перри и Лоуренс Степлтон[113]. Другие – политологами, как Карл Фридрих[114], или представлявшие знаменитую Чикагскую школу политической науки Чарлз Мерриам и Гаролд Лассуэлл[115]. Третьи – историками, как Генри Коммаджер и Карл Бекер[116].

Заметные изменения происходят в 30-40-е годы в теоретикометодологической базе демократологических исследований. Это было вызвано, как и изменение состава демократологов, несколькими причинами. Одна из них – дальнейшее развитие политической науки, перевод ее на эмпирические рельсы, что было ответом на изменившиеся потребности эпохи: усложнение политического процесса требовало проведения высокопрофессиональных исследований, опирающихся на солидную эмпирическую основу. Как пишет один из крупнейших представителей политической науки Дэвид Истон, за первую половину XX столетия американская политическая наука успела совершить переход от так называемой формальной (легалистской) стадии к традиционной и в ее недрах начала происходить идейно-теоретическая подготовка к новой стадии, о которой речь впереди.

Первоначально политическая наука исходила из представления, что и политические институты, и действующие в их рамках люди функционируют в более или менее точном соответствии с формальными (легальными) нормами, описываемыми Конституцией страны и другими нормативными актами. Поэтому, имея представление о законах, регулирующих распределение власти в политической системе, мы знаем, как действует последняя. Однако со временем выяснилось, что власть может концентрироваться не только в формальных, описываемых законом структурах, но и в структурах неформальных, которыми обрастают формальные институты. «Эти открытия, – пишет Истон, – ознаменовали начало новой стадии развития [американской] политической науки, переключающей внимание с формальных, легальных структур на неформальную практику, складывающуюся вокруг последних. Это изменение, которое произошло в конце XIX в., достигло полного размаха к 1920-м годам. Люди, которые получили подготовку в США в период с 1920-х по 1940-е, были обращены к тому, что стали называть традиционной политической наукой»[117].

Позднее, в послевоенные годы в американской политической науке произойдет так называемая бихевиоралистская революция, которая на протяжении нескольких десятилетий будет определять основное направление развития этой науки. Однако начало этому процессу было положено еще в 30-е годы. И в роли пионеров тут выступила группа исследователей, которая вошла в историю американской и мировой политической мысли под названием Чикагской школы, уделявшей первостепенное внимание проблемам демократии.