Проблемы были в другом. Меня лечили. Или, по крайней мере, думали, что лечили. А это было посерьезней.

Прежде всего меня попытались усадить за первую парту. Интересный метод лечения: «Так видишь?» – «Нет». – «А так?» – «Так вижу». – «Вот так и сиди!» Хорошо еще, что мне не предложили зажмурить глаза в качестве избавления от плохого зрения или, к примеру, заклеить их скотчем. Впрочем, со скотчем в те годы были большие трудности.

Конечно, сидение перед самой доской не дало никаких результатов, кроме обострения отвращения к учебе. Зрение продолжало падать, и я пересел с позорной первой парты куда-то на галерку. Зрение от этого не улучшилось, зато отвращение к учебе заметно ослабло, что позволило мне овладеть грамотой и однажды заняться писательством.

Однако ж воинство в белых халатах не сдавалось, оно решило взять меня изнутри. Помню, что мне давали пить какие-то таблетки. Какие – не помню. Я послушно пил, но эффект от них был еще меньший, чем от сидения за первой партой. Когда бессмысленность поглощения мною таблеток стала настолько очевидна, что ее заметили даже врачи, таблетки были заменены витаминным питанием.

Сейчас я уже не могу с уверенностью сказать, было ли произнесено слово «укроп» врачами, или же моя бабушка додумала его самостоятельно. В любом случае слово прозвучало как приговор. Избавив меня от последствий желтухи, моя бабушка принялась избавлять меня от близорукости теми же диетическими методами и с тем же вдохновенным усердием. Эффект превзошел ожидания. Мое отвращение к укропу теперь столь велико, что одно лишь упоминание о нем вызывает на лице зеленоватый оттенок. Кстати, зрение при этом продолжало падать. Достаточно медленно, но и достаточно верно.

Впрочем, врачи не сдавались и теперь. Кажется, они решили извести болезнь вместе с ее носителем. Упражнения – вот что придумали они на этот раз! И это было действительно сильно.

К упражнениям следовало специальным образом подготовиться. Это были такие упражнения, к которым нельзя было приступить с пустыми руками и с невооруженным глазом. Руки следовало загрузить метровой линейкой, а глаз вооружить специально приобретенными для этой цели плюсовыми очками. Вдобавок необходимо было изготовить из картонки табличку с щелкой под стать линейке и наклеенной поверх картона газетной буковкой. Объединив все это вместе с каким-либо нетвердо видевшим ребенком (в данном случае со мной), можно было получить занятное приспособление, напоминавшее отчасти самодвижущуюся чертежную рейсшину, а отчасти электрофорную машину для демонстрации электрических опытов. В любом случае, что бы оно ни напоминало, проку приносило не больше, чем укроп, таблетки или сидение за первой партой. Хоть бы и все вместе, а хоть бы и взятые по отдельности.

Изо дня в день я двигал табличку от себя и к себе, фокусировал через плюсовые очки свой взгляд на газетной букве и записывал снятые при помощи линейки замеры в специальную тетрадочку. Клянусь, это не я придумал, всему этому меня, тогда совсем еще ребенка, научили в поликлинике. Не знаю, возможно, они долго хохотали после того, как я вышел из кабинета. Врать не буду – не слышал.

Если же это не было розыгрышем, то я не в силах найти тому какое-либо объяснение. Зачем все это? Неужели так трудно было сказать: «Мальчик, оставь нас в покое. Мы не знаем, как лечатся глаза». И все. Я же тогда тоже не знал, я бы их понял и оставил в покое. В конце концов, человеческий организм – такая сложная штука. Поди разберись в нем.

Если бы мне тогда так сказали, то я бы не обиделся. Но мне так не сказали.