Косулин взглянул на циферблат. Их час почти вышел. Рассказ учителя так его тронул, что он перестал следить за временем. Что это со мной? Он разозлился, стал спешить, пытаясь решить для себя, верит ли он Новикову. Учитель-безумец или учитель-извращенец? И задал прямой вопрос:

– Испытываете ли вы, Константин Юрьевич, сексуальное влечение к детям?

Неприятная пауза затягивалась, Косулин напряженно застыл, страшась услышать утвердительный ответ. Он не представлял, как ему совместить в душе симпатию и отвращение к учителю.

Костя как будто споткнулся и замер. Так вот к чему все это. Он почувствовал, как опять начинает краснеть. Само подозрение ввергало в непереносимый токсический стыд. Он боялся посмотреть на психолога, боялся, что опять либо позорно расплачется, либо полезет в драку. Только не здесь, не в психиатрической больнице. Только не с этим человеком, имевшим столько терпения выслушать. Он собрался и посмотрел прямо на Косулина. Лицо психолога было напряжено. Костя удивился тому, что Косулину не все равно. Ему важно услышать ответ.

– Нет. Я люблю своих учеников, но я никогда не испытывал к ним сексуального влечения. – Костя счел неуместным рассуждать здесь об Эросе и видах любви. Хотя ему хотелось бы поговорить об этом с психологом. Наверняка тому нашлось бы что ответить.

Косулин улыбнулся. После такого эмоционального рассказа сухой ответ выдавал, что Костя уже начинает понимать правила общения с психиатрической системой. Отвечай по существу на важные вопросы и желательно кратко. Чем больше рассуждений, тем больше простора для постановки диагноза. Костя об этом, конечно, не знал, но, если он и дальше будет так отвечать, может, ему и повезет вернуться в свою любимую школу. Косулин заметил, что ему бы этого хотелось. Сомнения, конечно, оставались, первое впечатление – часто полная ерунда.

Из рассказа Новикова было неясно, как именно он попал в психиатрическую больницу. Видимо, какой-то момент он не осознавал или утаивал. Ударить директора – недостаточно для принудительной госпитализации. Косулин продолжал расспрашивать. Надо было выяснить, сохранилась ли критика пациента ко всем событиям дня госпитализации.

– Константин Юрьевич, складывается такое впечатление, что вы не очень хорошо помните, что происходило в полиции.

Костя на самом деле помнил смутно.

– А до этого у вас когда-нибудь были проблемы с памятью? – Косулин черкнул что-то в своих бумагах.

Костя задумался.

– Вроде нет. Если они и были, я могу об этом не помнить. – Костя улыбался.

Косулин тоже. На миг они показались Косулину двумя заговорщиками, узнавшими друг друга в толпе. «Он свой —, подумал Костя и тут же одернул себя: – Ты псих, а он просто хорошо делает свою работу».

Учитель продолжил свою историю.

Слушая рассказ о том, как учитель вел себя в отделении полиции, Косулин злился, сочувствовал, представлял себя в такой же ситуации. Это было тяжело. Поколебавшись, психолог решил не узнавать, считает ли учитель свое состояние в полиции временным помутнением рассудка. Он не хотел делать ему больно, хотя ответ на вопрос прояснил бы критику пациента к своему состоянию. Самое время было переходить непосредственно к выполнению психодиагностических методик.

Косулин вернулся в диагностическое русло, деловито раскладывая карточки с изображением разных предметов: мебель, овощи, фрукты, транспорт, люди и прочее. Это была знаменитая методика «Классификация предметов», созданная корифеями патопсихологии Б. В. Зейгарник и С. Я. Рубинштейн. Методике скоро стукнет полвека, но она до сих пор работает лучше многостраничных тестов с тысячами вопросов. Без преувеличения, это главная методика в арсенале клинического психолога. Она нужна для исследования процессов обобщения и абстрагирования, но дает также возможность анализа последовательности умозаключений, критичности и обдуманности действий, особенностей памяти, объема и устойчивости внимания, личностных реакций испытуемых на свои достижения и неудачи.