Утром слуги, как Царевну узрели, вмиг попрятались, поняли, что им от такой зелени зеркало век не очистить. А она, как свое отражение увидела, так еще и волдырями покрылась от злости. Зеркала все перебила и у себя в покоях заперлась.

Змей ей и сапоги – скороходы, и скатерть – самобранку принес, а она только кричит не своим голосом, аж шея раздувается. Приводил муж к ней и свою давнюю приятельницу – Бабу – Ягу. Только и она ничего сделать не смогла. Царевна с каждым днем все зеленей и пупырчатей становилась. Постепенно разговаривать перестала, только шею раздувала и квакала. Так Царевна окончательно превратилась в лягушку.

Горыныч за женой ухаживал – мух, комаров приносил, корыто с водой поставил, каждый день с ней разговаривал. Но потом все реже и реже стал в её покои заглядывать. Мужчина он был молодой, в полном расцвете сил, всего триста лет недавно стукнуло. И присмотрел себе невесту – Царевну Несмеяну. Такая видно у него судьба была, не везло ему на невест. Но змей, как и все мы, надеялся на лучшее. Да и где же их, невест царских, наберешься? А лягушку он перед свадьбой отнес подальше, на болото. И еды полно, и жильем обеспечена.

Осталась Царевна – лягушка на болоте одна – одинешенька. Хотела было жалобно заквакать, но тут возле нее стрела упала, она ее подняла и стала рассматривать. Тогда-то и нашел ее Иван – царевич, но это уже совсем другая сказка…

Родилась одна Собака. Вернее, сначала она не собака была, а щенок. Бегала, резвилась, грызла все подряд, ела, что дадут и что найдет. Но постепенно выяснилось, что бегать можно только на длину цепи, есть можно, что и сколько дадут, а, главное, делать нужно только то, что велят. Велели же, разное, скучное: лаять на кого нужно и то не взаправду, а, чтобы боялись; вилять хвостом ни в коем случае нельзя – узнают, что добрая. Самое нестерпимое – обнюхивать, кого нравится, НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ НЕЛЬЗЯ!

Постепенно бегать, лаять, вилять хвостом понарошку наскучило, и Собака делала все эти, когда-то приятные, вещи только по необходимости. Хвостом виляла иногда – перед хозяевами; лаяла хорошо поставленным басом, не вставая с места, только если кто-то близко к хозяйскому добру подходил; брезгливо, неохотно обнюхивала породистого пса-медалиста, которого ей каждую весну приводили. От него у нее и дети были. Только были они с ней недолго. Через месяц-другой после рождения щенков увозили в престижную школу-питомник и больше Собака их никогда не видела. Словом, жизнь настала собачья. И от этой собачьей жизни выть хотелось по ночам, но было нельзя.

Давно, в молодости, Собака не раз пыталась вырвать кольцо из цепи, чтобы перемахнуть через забор, но со временем поняла – рваться бесполезно, оставалось тоскливо смотреть сквозь прутья решетки на улицу. Раньше её волновала уличная жизнь. Она вздрагивала от запахов, звуков, вступала в собачью перебранку, но постепенно, уяснив, что та жизнь ей недоступна, все реже и реже подходила к забору, а потом и вовсе перестала. Не то что бы Собака состарилась, просто ей все стало ясно в своей незыблемости и неинтересно.

Иногда хозяин, решив, что Собака залежалась, отяжелела, заставлял ее по целому часу бегать, приносить палку. Вроде бы, разнообразие, но беготня не приносила ни удовольствия, ни радости, а была скучной обязанностью. Хоть век собачий короток, Собака чувствовала – жить ей еще долго, потому все чаще и чаще хотелось выть по ночам, но она только поскуливала тихонько.

Тем утром Собаку расчесывали. Ошейник сняли, но Собака послушно стояла на месте, до тех пор, пока не распахнулись ворота. И тут неожиданно сильный запах незнакомого пса резанул ноздри. Горячая волна забыто прокатилась по всему телу и толкнула Собаку вперед, на улицу. Она не бежала – летела со скоростью локомотива. Конечно, никакие окрики и команды не в силах были её остановить.