Я очень устала за последние годы, и теперь мне хотелось пожить совсем праздно в этом доме у моря – я жаждала покоя, зелени, света и воды.

На другой день никто не появился. И еще одно утро прошло благополучно. Только вернувшись с моря, я опять застала на кухне Веру. А за столом сидела незнакомая женщина, тоже в платке, в стареньком свитере, порванном у плеча.

При моем появлении она поспешно встала, улыбнулась, кивнула, блеснули будто чуть испуганно темные глаза – я поняла, что это Фаина.

– Вы можете говорить, она слышит, – объяснила мне Вера.

Фаина смахнула полотенцем крошки с клеенки, достала из буфета сахар, чашку, налила чай, отрезала ломоть хлеба и сделала приглашающий жест. Двигалась она легко, быстро, но без суетливости.

Вскоре мы остались вдвоем, и я сразу спросила о монастыре. Она согласно закивала, принесла бумагу, ручку и облокотившись на стол, стала мне отвечать. Писала торопливыми крупными буквами – в строке умещалось два-три слова, обрывала фразу посередине, когда смысл становился ясен, но мысль выражала грамотно и свободно.

Скоро я начала догадываться о ходе событий.

…Митрополит Азария имеет удивительное обыкновение принимать в своем кабинете в патриархии всех посетителей сразу. Человек входит и, получив благословение, присаживается на один из свободных стульев, расставленных вдоль трех стен. У четвертой стены, лицом ко входу сидит сам митрополит в широкой греческой рясе, с изжелта-седыми волосами, зачесанными с виска на висок. Стол заставлен множеством предметов: подсвечник с крылатым ангелом, книги, журналы, мраморное пресс-папье, телефон, сувениры для приходящих. В углу поблескивает серебряный набалдашник черного посоха.

Тот, кто уже излагает свое дело, приветствует вошедшего и продолжает говорить – с места, из общего ряда, или наступая с торца стола – в зависимости от возраста и темперамента. А ожидающие принимают в обсуждении дела самое заинтересованное участие: дают советы из собственного опыта, проводят житейские аналогии, шутят, выражают сочувствие или осуждение хотя бы междометиями вроде: «Вай!», или «Ох!», или «Ну и ну!» Приемы длятся иногда весь день, и тот, кто не очень спешит, может в удовольствие провести тут часа два. Того же, кто торопится, особенно лиц в духовном сане, при одобрительном гуле с мест пропускают сразу.

Очевидно, Фаина присутствовала в кабинете в то время, когда митрополит беседовал с настоятелем Гударехского монастыря и между всем прочим упомянул обо мне.

В позапрошлом году митрополит Азария был в Москве вместе с нашим другом из Грузии отцом Георгием, и они заехали к нам в гости. От наших прежних разговоров у владыки и осталось впечатление, что я захочу посетить монастырь в его обширной епархии.

Фаина тоже хотела пойти в монастырь, получила на это благословение владыки, и теперь мы обе должны были ждать Годердзи.

Выяснилось, что Годердзи – древнее грузинское имя, – так звали отца Антония до пострига.

Я вспомнила, что у выхода из кабинета владыки отец Георгий приветствовал высокого монаха: они слегка обнялись, по обыкновению, поцеловали друг друга в руку, потом в щеку и оживленно заговорили. Мне запомнился новый, надетый чуть набок, будто с непривычки, клобук, широкая улыбка монаха и едва сдерживаемое сияние глаз: может, это и был Годердзи, принимавший первые поздравления?

Прошел день и еще один – Годердзи не приходил. Фаина вдруг взметнулась и поехала в Восточную Грузию на престольный праздник.

– Надолго она? – спросила я Веру.

– Может, до завтра, а то и совсем не приедет.