Концы не срастались с концами,
Но печку при мне затопил домовой,
И печь зацвела изразцами.
Сквозняк коридоры продул на лету,
Крылом не задел паутинки,
И память размыла в глазах темноту,
Как переводные картинки.
Немного тепла – и вокруг оживут
Давно позабытые лица
И долгий со мной разговор заведут.
Как сладко им разговориться!
Я истово заговор дедов шепчу,
Я глажу ковёр самотканый,
А вслед домовой затепляет свечу
И чай разливает в стаканы.
Качается месяц сквозь доски в окне,
Полы лунным светом протёрты,
И силы мои возвращаются мне,
И жизнь возвращается мёртвым.
«Не то чтоб сеял зло…»
Не то чтоб сеял зло,
В необъяснимой страсти
Звериное число
Раскладывал на части.
Мне ночью не спалось,
Мне днём не просыпалось,
Я чувствовал, как ось
Земная напрягалась,
Как шли материки
Открыто друг на друга,
Как Солнце вопреки
Сойти пыталось с круга.
Я понимал: игра
Моя давно за краем.
И знал – земля сыра,
А рай необитаем.
«Спотыкаюсь, срезаюсь на каждой версте…»
Спотыкаюсь, срезаюсь на каждой версте,
Вбита в землю по горло верста,
А тому, кто хоть раз повисел на кресте,
Даже дня не прожить без креста.
Не жалею себя и к другим без щедрот,
И смотрю до окалин в глазах,
Как качается гать от совиных болот
До совиной звезды в небесах.
Ни прощеньем твоим, ни слезой на ветру
Не унять мне тоски ломовой,
И с размаху вбиваю в пространство версту,
Чтоб не кончился путь столбовой.
«Кто мне истину откроет…»
Кто мне истину откроет,
Светом тьму посеребрит?
Не с того ли ветер воет,
Что душа моя болит?
Кто удержит равновесье?
Кто пошлёт благую весть?
Есть над нами поднебесье,
И земля под нами есть.
Отчего в ученье строгом
Ересь тлеет, как ожог,
То ли ходим все под Богом,
То ли все мы вместе – Бог?
Я стою пред образами,
Я держу в руках свечу
И закрытыми глазами
Вижу дальше, чем хочу.
«Вот и кончилось время прощаний…»
Вот и кончилось время прощаний,
Обусловлен последний уют,
Мы уходим туда не с вещами,
Вещи дольше обычно живут.
Их удел средь завалов подённых
Дольше века из рук не сходить,
Чтоб ещё на земле не рождённых
И уже неживых породить.
Чтобы утром в тягучем тумане
Слышал я сквозь столетний гранит,
Как у прадеда в чайном стакане
Колокольчиком ложка звенит.
«К какому рубежу…»
К какому рубежу
Лета́ меня готовят,
Огонь в руках держу,
А ощущаю холод.
И в памяти моей
Иных земель поверья,
Вода других морей,
Других лесов деревья.
То ль это миражи,
То ль просто совпаденья,
То ль очень долго жил
До своего рожденья.
«Снег калёный, как будто казённый…»
Снег калёный, как будто казённый,
Как ни крутишься – ветер в лицо,
В этом поле и хлебные зёрна
Прорастают лишь сорным словцом.
Потому здесь и вольному воля,
Что удел ни один не обжит
И дорога до этого поля
Через это же поле лежит.
Меньше яблока редкое солнце,
Облаков надвигается спуд,
Но, как насмерть, стоят оборонцы
И дорогу туда стерегут.
«Кричу, когда огонь прожжёт…»
Кричу, когда огонь прожжёт
Меня дыханием лужёным:
«Бог бережёных бережёт,
А каково небережёным?»
Мне эхо катится в ответ,
Ожоги лечит и нарывы:
«Не бережённых Богом нет,
Есть, кто мертвы, и есть, кто жи́вы».
Смиряюсь, слышу, и огня
Я не боюсь проникновенья,
И Бога, спасшего меня,
Оберегаю от забвенья.
«Говорил-говорил, как слова доставал из колодца…»
Говорил-говорил, как слова доставал из колодца,
И заплакал потом, и давай причитать-голосить,
Будто горло пробил наконечник стрелы инородца,
И рванула из горла тоска и печаль по Руси.
Не по родине плач, что гремела державным железом,
По Руси – гой-еси! – что лишь в гусельных сказах жива,
Где семь вёрст до небес, только семь, но всё лесом и лесом,
А за каждым кустом колдуны, ведуны, татарва.
Он плетёт языком, но какие узлы расплетает,