– Ну, операцией ему не навредишь. Хуже мы вряд ли сделаем, – сказал кто-то с задних рядов.
– Но есть ли хоть какие-то реальные шансы на то, что он поправится? – спросил я и тут же продолжил: – Хотя, если честно, на его месте я бы, наверное, все-таки попросил меня прооперировать. А вдруг поможет? Мысль о том, чтобы провести остаток жизни парализованным в безликой палате вместе с другими немощными стариками, наводит на меня ужас… Уж точно я бы предпочел умереть на операционном столе.
– Мы решили оставить все как есть, – ответила Фэй. – Сегодня же отправим его в местную больницу, если, конечно, там найдется свободная койка.
– Надеюсь, его примут обратно. Нам тут не нужна еще одна Рози Дент.
Рози было восемьдесят. В начале года у нее развился инсульт, и терапевт из нашей же больницы буквально заставил меня положить Рози в нейрохирургическое отделение. Мне довелось выслушать столько жалоб и угроз на случай, если я откажусь принять ее в качестве неотложной пациентки, что я сдался, хотя в нейрохирургической операции она не нуждалась. Впоследствии отправить Рози домой оказалось невозможно, и она провела в отделении семь месяцев, пока нам наконец не удалось уговорить дом престарелых взять ее к себе.
Это была обворожительная, не склонная жаловаться пожилая леди, и мы все ее полюбили, пусть даже она и занимала драгоценную койку, предназначенную для тех, кто перенес операцию.
– Думаю, все будет в порядке, – заверила меня Фэй. – Это только наша больница отказывается принимать пациентов обратно из нейрохирургического отделения.
– Еще пациенты? – поторопил я ее.
– Мистер Уильямс, – сказал Тим. – Я надеялся поместить его последним в ваш список на сегодня, сразу после девушки с менингиомой.
– Что с ним?
– У него были эпилептические припадки. В последнее время вел себя немного странно. Раньше работал инженером или кем-то вроде того. Фэй, покажи снимок, пожалуйста.
На стене перед нами высветилась томограмма.
– Что на ней видно, Тирнан? – спросил я одного из самых младших интернов.
– Что-то в лобной доле.
– А можно точнее? Фэй, запустите последовательность «инверсия – восстановление».
Фэй показала несколько других снимков, сделанных так, чтобы можно было лучше разглядеть опухоли, поражающие мозг, а не просто смещающие его.
– Судя по всему, наблюдается инфильтрация левой лобной доли и большей части левого полушария, – сказал Тирнан.
– Да, – подтвердил я. – Мы не можем удалить опухоль: она слишком обширна. Тирнан, каковы функции лобных долей?
Тот молчал, не решаясь ответить.
– Что происходит, если повредить лобные доли? – конкретизировал я вопрос.
– Происходит изменение личности, – незамедлительно ответил Тирнан.
– И что это значит?
– Они становятся расторможенными, типа без комплексов… – ему было сложно подобрать слова.
– Что ж, – сказал я, – в качестве примера расторможенного поведения врачи любят приводить мужчину, который писает прямо посреди поля для гольфа. Лобные доли управляют нашим поведением в соответствии с социально-нравственными нормами. При повреждении лобных долей наблюдаются самые разные изменения в социальном поведении – практически всегда в худшую сторону. Среди наиболее распространенных – внезапные вспышки агрессии и приступы иррационального поведения. Люди, которые раньше были добрыми и внимательными к другим, становятся грубыми и эгоистичными, и, кстати, их умственные способности при этом могут ни на йоту не пострадать. Человек с поврежденными лобными долями редко отдает себе отчет в случившемся. Как наше «я» может понять, что с ним что-то не так? Ему не с чем себя сравнивать. Откуда мне узнать, что я такой же человек, каким был вчера? Я могу лишь предположить, что такой же. Наше «я» уникально, и оно знает себя только таким, каким является сейчас, в данный момент. Для близких это настоящий кошмар. В подобных ситуациях именно они становятся главными жертвами. Тим, чего вы рассчитываете добиться с этим пациентом?