– Да, – не стала обманывать ее Ленка.

– Ты тоже. Но, в отличие от меня, в лучшую сторону.

«Я очень долго над собой работала ради этого результата», – хотела сказать она, но оставила слова при себе. Они прозвучали бы как укор. Поэтому спросила:

– Ты живешь где-то неподалеку?

– Ага.

– Все в той же квартире? – подивилась Ленка. Элиза росла в хоромах на Тверской. Ее дед был известным советским композитором, отец – скрипачом, а мама-танцовщица – музой молодого художника Паскаля. С ним она ездила по международным выставкам и с ним же осталась в Париже, забыв о муже и дочери навсегда.

– В одной комнате. Остальные пришлось продать.

– Какую оставила себе?

– Кабинет деда. Все в нем напоминает мне о том времени, когда я была счастлива.

– Не хочешь перекусить? Я направляюсь в «Спар» за блинчиками.

– Если угостишь – поем. Я забыла кошелек дома. – И спрятала свои удивительные разноцветные глаза. Не хотела врать в лицо подруге юности, как и признаться в том, что денег у нее нет совсем.

– Конечно, пойдем.

Они направились к супермаркету. Элиза шла нетвердо, хоть от нее и не пахло алкоголем, только тухлыми духами. Заметив Ленкин взгляд, она пояснила:

– Ногу сломала в прошлом году. Кость неправильно срослась, теперь прихрамываю. А как твои кисти?

– Болят, – коротко ответила Ленка. Они тоже были сломаны когда-то. – Но я уже этого не замечаю. К боли привыкаешь.

– Ты всегда была сильнее меня. Поэтому осталась человеком. Я чуть в обморок не хлопнулась от радости, когда увидела тебя на рекламном плакате «Валькирии».

– Я там стою на голове. Причем на заднем плане. Как ты могла меня узнать?

Богема пожала плечами.

– Ты ко мне пришла в клуб, не так ли? – осенило Ленку.

– Да. Но меня не пустили. Пришлось ждать у входа.

– Что случилось, Богема? – Пятнадцать лет назад они договорились не только забыть о кличках друг друга, это ерунда. Главное – решили перестать не просто дружить, а даже общаться. Похоронить прошлое. Начать новую жизнь. Но если в ней им суждено будет пересечься, обращаться друг к другу по имени.

– Нечто ужасное. Но я пока не понимаю, что именно.

– Как туманно, – пробормотала Ленка.

– Одно скажу точно: прошлое вернулось! Восстало из могилы. Мы все снова в опасности.

Мара стояла у зеркала, смотрела на свою новую татуировку на плече и хмурилась.

– Не нравится? – забеспокоился мастер. Он робел перед Марой, как многие мужчины. Она наводила на них ужас своими повадками гопника и обезоруживала невероятной красотой.

– Прежняя просвечивает, – сердито ответила она. Мара забивала старую, тюремную. По глупости сделала несколько наколок, когда отбывала срок, сейчас от каких-то избавлялась, а некоторые видоизменяла.

– А, это не страшно, – выдохнул мастер облегченно. – Мы не весь контур залили. Когда доделаем, будет идеально.

– Я не тороплюсь, доделай сейчас.

– Рисунок сложный, могу все испортить. Потерпите две недели.

– Неделю.

– Не успеет зажить.

– На мне, как на собаке, – отмахнулась Мара. – Так запиши меня на следующий понедельник.

Спорить с ней мастер не стал. Заклеил ей татуировку, дал несколько наставлений и пожелал доброго дня. Когда Мара вышла из кабинета, облегченно выдохнул. Те два часа, что он бил тату, ему казалось, что клиентка крепко держит его за яйца и если что-то пойдет не так, выкрутит их, а то и оторвет.

Мара могла сделать это. Причем не метафорически – физически. Она оскопила того, кто ее изнасиловал. За что села в тюрьму на пять лет (насильник умер от кровопотери). Могла бы выйти раньше, но примерным поведением не отличалась, поэтому отмотала срок от звонка до звонка.