Джонатан пожал плечами.

– Я хотел вступить в Железные Сестры, но они прислали мне отказ – обидный и сексистский.

Все рассмеялись. Секундный испуг на лице Джонатана сменился радостью, но в следующий миг все его чувства снова исчезли под маской безразличия, словно захлопнулась крышка на сундуке с сокровищами. Мать Изабель занялась раной Джонатана, отец остался у двери.

– Джонатан… – пробормотала Мариза. – Кто-нибудь вообще зовет тебя по-другому?

– Нет, – сказал Джонатан. – Отец обычно шутил, что заведет себе другого Джонатана, если я не справлюсь.

Изабель подумала, что, возможно, это не было шуткой.

– Мне вот кажется, что называть ребенка-нефилима Джонатаном – все равно что назвать ребенка-простеца Джебедайей, – заметила мать Изабель.

– Джоном, – поправил отец. – Простецы часто называют своих детей Джонами.

– Что, правда? – Мариза пожала плечами. – А я была уверена, что Джебедайями.

– Второе имя у меня – Кристофер, – сказал Джонатан. – Можете… можете звать меня Кристофером, если хотите.

Мариза и Изабель обменялись красноречивыми взглядами. Они всегда умели так общаться. Изабель думала, это потому, что они – единственные две женщины тут, и поэтому особенные друг для друга. Она представить себе не могла, чтобы мама сказала что-нибудь, чего ей не хотелось бы слышать.

– Мы не собираемся тебя переименовывать, – грустно промолвила мама.

Изабель не знала, что именно расстроило ее маму: то, что Джонатан подумал, будто они и вправду это сделают – дадут ему новое имя, как домашнему животному, – или то, что позволил бы им это.

Но что Изабель знала наверняка, так это то, что мать смотрела на Джонатана точно так же, как в свое время – на Макса, когда тот еще только учился ходить. А значит, об испытательном сроке разговоров больше нет. Джонатан остается.

– Но может быть, прозвище? – предложила Мариза. – Что скажешь насчет «Джейса»?

Джанатан помолчал, искоса, но внимательно глядя на Маризу. В конце концов он ей улыбнулся – улыбкой слабой и холодной, как первый утренний свет, но все больше теплеющей от надежды.

– Думаю, «Джейс» подойдет, – сказал Джонатан Вейланд.

Пока Джонатан знакомился с семьей, а вампиры, холодные, но свернувшиеся вместе в клубок, спали в трюме корабля, Брат Захария шагал по чужому для него городу. Спешившие мимо люди его не видели, но он замечал свет в их глазах, как будто он только что вспыхнул. Автомобильные гудки, визг шин и многоголосая болтовня на множестве языков сливались в длинную живую песню. Брат Захария не мог ее петь. Но мог слушать.

Это случалось с ним не в первый раз – когда в том, что есть, он видел след того, что когда-то было. Мальчик был совершенно другим. И не имел никакого отношения к Уиллу. Джем это знал. Джем (в те мгновения, когда он вспоминал Уилла, он всегда был Джемом) привык различать потерянного и самого дорогого его сердцу Сумеречного охотника в тысячах лиц и жестов других Охотников, в повороте головы или в звучании голоса. Не настоящее (единственное и навсегда утраченное) лицо; не настоящий (давно умолкший) голос, но порой, хотя все реже и реже, нечто похожее.

Его рука крепко сжимала посох. Уже много долгих холодных дней он не уделял резьбе под ладонью столько внимания.

Это чтобы я не забывал, во что верю. Если хоть какая-то его частица может остаться со мной, – а я верю, что может, – то он рядом. Ничто не в силах нас разлучить.

Он позволил себе улыбнуться. Он не мог разомкнуть губ, но все еще мог улыбаться. Он все еще мог говорить с Уиллом, хоть больше и не слышал ответа.