— Короче!

— Сей момент. Так вот, начало обхода моего аккурат совпало с концом первого акта. До этого я репетицию смотрел из-за кулис, как все. Свидетелей полно. А после занавеса, я ужо поднялся до самой крыши. Постоял под куполом, помедитировал минут десять… на тот момент тревожных сигналов не было. Тогда я начал обход вверенного объекта. По правилам-то проверку следует сполнять сверху донизу, а меня всё больше тянуло вниз, в подсобки и цеха под сценой. Так, где-то с полчаса я добирался до этажа женских гримерных, ничего постороннего не приметил, слушал трансляцию. И вот, когда Оралиндочка наша пела: «О, дайте яду мне, погибну от любви!» — почудилось мне, будто эхо как-то сместилось, с акустикой неладно. Я поспешил в зал и мог выйти на сцену с пожарного входа. Но сам не знаю, почему, спустился глубже, под сцену, значит. Самое там опасное место — барахла полно и всё легкогорючее. А там — он. Лежит морд… извиняемся, лицом вниз. И следы огня перед ним, брызгами, ровно он на костёр упал, и героически все языки своею тушк… телом загасил! Во как! А дыму нет. Ни следа. Я сразу признал бездымное заклятье. Пощупал пульс, да он уж и остыл. Ну, я — бегом к директору! Убивство! Я не смотрел, но зуб даю: как есть, огненным заклятьем прямо в сердце! Дело ясное.

— Разберёмся, — повторила Ягда, не проявляя заранее доверия ни к чьим словам. — Чей труп нашли под сценой? Опознать можно? Ты, огневед, его лично знал?

И тут словно плотину прорвало. До сих пор только громкие всхлипы примы нарушали ход допроса, а в этот миг вся труппа театра загалдела стаей чаек. Немузыкально, но по сути, все признавали близкое знакомство с трупом! Ведь это известнейший (без преувеличения!), величайший (талантище, что говорить!), всесторонне одарённый (о, сколько у него было поклонниц!), красавчик (Ах! Ах!), золотой голос (кто его не слышал?!) ведущий тенор «Капуса» Антоша Кантонатти (Ой, горе-то какое-е-е-е!!! Ой, на кого ж ты нас горемычных покинул? Гад, прямо перед премьерой скопытился! И наповал, лучше бы запил или загулял! Козёл, бабник, эгоист проклятый, всю труппу подставил! Что б ты сдох! Ой, пардоньте, само вырвалось. Скорбим, скорбим, мучаемся…)

Дыхания у оперных дарований, пусть даже поскромнее примы и покойного тенора, хватало, и стихийный хор бушевал минуты три. Пока не выдохся настолько, что Ундерфельду удалось перекричать подчиненных и сообщить, что величайшая утрата этого вечера — безвременно погибший исполнитель главной партии тенор Кантонатти, талант во цвете лет, любимец публики, как местной, так и заграничной.

Но мало этого, пропала дебютантка, девица Зольвин. Ее роль поскромнее Оралинды, но всё же, на это чистое юное сопрано в завтрашней премьере возлагались немалые надежды. Пока — тщеславно-критические, а в будущем — кассовые. И вдруг такой удар!

— Когда заметили пропажу? До или после обнаружения тела тенора?

— Да, в общем, одновременно, — вальяжно ответил бас-баритон Ефим Мурилло, играющий злодея и певший тот роковой акт «Призрака любви» вместе с примой. — Мы и без огневеда знали, что дело неладно, когда ни Зольвин, ни Антоша к своему явлению на сцене не возникли. Сперва подумали… гм, гм, что задерживаются. Потом забеспокоились. Надо ведь и совесть иметь! О товарищах думать! Генеральную поём, шутка ли? Матерь ваша, Мельпомена Ивановна! Но тут Ундерфельдик прибежал, руками машет дирижеру, глаза выпучил, мол, дядя, глуши шарманку! Оркестр, конечно, сбился, потом — в крик. Оралиндочка от неожиданности чуть не сорвалась на верхней ноте, тоже в крик… ну и я пару слов тёпленьких успел выдать на басах, пока разобрались, что репетиции не будет. Форс-мажор, таксск-зать.