Кейси рос единственным ребенком; его мать умерла, когда он был маленьким. Отец на повторный брак не решился, а когда пятнадцать лет назад умер от рака поджелудочной железы, Кейси вместе с домом и прочим имуществом получил в наследство и коллекцию. Он очень любил и уважал отца, поэтому бережно хранил ее и не выбросил ни одной пластинки. Джаз он слушал с удовольствием, но не был от него без ума, как отец. Из музыки предпочитал классическую и вместе с Джереми не пропускал ни одного концерта Бостонского симфонического оркестра под управлением дирижера Одзава.[2]

Примерно через полгода после нашего знакомства Кейси попросил меня присмотреть за усадьбой. Ему потребовалось на неделю съездить по работе в Лондон – случалось такое редко. Обычно во время отлучек Кейси за усадьбой присматривал Джереми, но сейчас тот не мог: несколькими днями раньше уехал в Западную Вирджинию навестить внезапно заболевшую мать. И Кейси позвонил мне.

– Извините, но никто, кроме вас, в голову не пришел, – сказал он. – Всего-то присмотра – кормить два раза в день Майлза (так звали собаку). А в остальном, можете сколько угодно слушать музыку. Спиртного и продуктов в доме навалом. Так что не стесняйтесь!

Неплохое предложение. Хотя бы потому, что в мою жизнь – в то время по некоторым обстоятельствам одинокую – изо дня в день вторгался надоедливый шум: по соседству перестраивали дом.

Я лишь прихватил смену белья, макинтошевский ноутбук и несколько книг и в пятницу после обеда отправился в дом Кейси. Тот уже закончил с багажом и собирался вызывать такси.

Я пожелал ему приятной поездки.

– Да, конечно, – ответил он, улыбаясь. – А вы наслаждайтесь домом и пластинками. Дом неплохой.

Кейси уехал. Я отправился на кухню, сварил и выпил кофе. Затем разместился в соседней с гостиной комнате: подключил компьютер и, слушая пластинки, около часа поработал, как бы примеряясь, что удастся сделать за предстоящую неделю.

Массивный стол, за которым я сидел, – красного дерева, с выдвижными ящиками, – был настоящим антиквариатом. Вообще-то, относительно не старой вещью в комнате можно было считать разве что мой «мак». Остальные предметы, судя по всему, стояли там же, где и в незапамятные времена. Наверное, Кейси после смерти отца в этой музыкальной комнате ни к чему не прикасался, словно здесь был храм или святилище. Дом выглядел заводью в стремительном потоке времени: и стрелки часов в этой комнате, казалось, давно замерли на месте. За ней, тем не менее, следили: на полках – ни пылинки, стол тщательно отполирован.

Пришел Майлз и развалился у моих ног. Я погладил его по голове. Майлз – грустный пес. Он не может долго оставаться один. Лишь спит на своей подстилке в кухне, а остальное время проводит с людьми, как бы невзначай навалившись всем телом на чью-нибудь ногу.

Из гостиной в музыкальную комнату вел высокий проем без двери. В гостиной – большой кирпичный камин, удобный кожаный диван, четыре кресла, все разной формы, и три кофейных столика. На полу – когда-то дорогой, но со временем безвозвратно выцветший персидский ковер, с высокого потолка свисает старинная люстра. Я вошел в комнату, сел на диван и осмотрелся. Каминные часы отсчитывали время, будто кто-то постукивал по стеклу костяшками пальцев.

На высоких книжных полках стояли книги по искусству и архитектуре. По трем стенам развешаны большие и маленькие пейзажи некоего взморья. Впечатление примерно одинаково – на них ни одного человека, лишь унылое морское побережье. Кажется, если приблизить к картине ухо, донесется шум свежего ветра и рев прибоя. От картин – далеко не шедевров – веяло новоанглийской умеренностью и какой-то холодностью в духе старого Моне.